Арехин в Арктике

Судёнышко было и с парусами, и с паровой машиной. При попутном ветре шли под парусами, при отсутствии ветра работала машина. Шли неторопливо, делая девять узлов, что по сухопутному выходило немногим более пятнадцати километров в час. Но за сутки сумма давала почти четыреста километров, что, с учётом обстоятельств, не могло не внушать уважения. К тому же, как объяснил всё тот же Шихов (вне каюты он продолжал составлять общество Арехину) такая скорость давала возможность вовремя разглядеть мину, которых со времен войны оставалось множество. А ночью, хотел было спросить Арехин, но не спросил, опасаясь услышать очередную моряцкую истину вроде «мин бояться — в море не ходить». Участников полярной экспедиции было ровным счетом тридцать человек. Арехин счёл своей обязанностью провести медицинский осмотр. Птыцак согласился, хотя видно было, что выбор сделан, и переделывать никто ничего не будет.

Народ был — с бору по сосёнке. Все они по внешним признакам были здоровы, но у каждого Арехин выявил субфебрилитет. Повышение температуры. Некритическое, тридцать семь и три десятых по Цельсию, тридцать семь и пять. У себя же Арехин намерил столько, сколько обычно.

При осмотре у восьмерых Арехин обнаружил татуировку крылатого осьминога, все они были кронштадтцами. Остальные же «почувствовали зов» и прочитали объявление в газете, что-де в высокоширотную экспедицию набираются здоровые мужчины в возрасте от двадцати до сорока лет. Крестьяне, рабочие, служащие, даже профессор-энтомолог Санкт-Петербургского университета, молодой человек лет двадцати пяти, утверждавший, что ему тридцать девять. Жулик и авантюрист, вероятно, работавший на кафедре препаратором, много — ассистентом, но ведь «профессор» звучит солиднее, нежели препаратор. Однако профессор узнал в Арехине шахматного маэстро, что говорило о широте интересов Авдея Михайловича Горностаева — так представился профессор.

Мало того, он тут же предложил Арехину сыграть партию-другую в шахматы.

Обычное дело, между прочим. Встретив хоть на крестинах, хоть на похоронах врача случайные знакомые или даже совсем незнакомые люди норовят показать больное место и получить немедленное исцеление, или, по меньшей мере, подробнейший совет. Точно так же любители шахмат, видя перед собой маэстро, норовят сыграть партию-другую: чем чёрт не шутит, вдруг и выиграю, а хоть и ничья — будет чем похвастаться перед остальными.

Подобно опытным врачам, Арехин сказал, что, с учётом всех обстоятельств, он готов после обеда сыграть на ставку, рубликов по двадцать за партию. Разумеется, золотом. Если найдутся доска и фигуры. Профессор, к удивлению Арехина, тут же согласился.

В назначенное время в салоне (обыкновенной каюте, куда вольно было являться всякому пассажиру, но в этом рейсе преимущественно пустовавшей) состоялся матч из шестнадцати партий, в результате чего Арехин стал богаче на триста двадцать рублей в николаевских десятках. Горностаев играл слабо, полностью пренебрегая азами шахматной теории, зато быстро, думая над ходом не более пяти секунд. В результате к двадцатому ходу он получал безнадежную позицию, но продолжал игру до мата. Арехин было хотел поддаться, проиграть партию-другую, но тут же передумал: набегут ведь и другие желающие выиграть у маэстро. Он же не обогащаться собирается.

На удивление, с деньгами молодой профессор расставался легко, выкладывая золотые монеты после каждого проигрыша без напоминаний, и только после шестнадцатой партии развёл руками:

— Всё, маэстро, заканчиваю. Капитал истощился.

— Не жалко? — спросил Арехин, собирая монеты.

— Я приведу аллегорию, только вы не обижайтесь, пожалуйста, — ответил Горностаев. — Есть такие муравьи, мономориумы. Совсем крохотные, едва глазом разглядишь. Перед нашим рыжим лесным муравьём, что моська перед слоном. Для мономориума крупинка сахара — удачная находка, вот как николаевская десяточка. И представим исследователя, который ради определенных целей подкидывает муравью дюжину-другую сахарных крупинок. Жалко исследователю эти крупинки, когда он в стакан чая сыплет их тысячами?

— То есть у вас денег видимо-невидимо?

— Нет, маэстро. Я не исследователь, я лишь медиум, передаточная шестерня. Исследует вас Глас. Видно, чем-то вы ему интересны. А я, если честно, в шахматы играл второй раз в жизни. Удивительно, что вспомнил, как ходят фигуры.

Арехин кивнул:

— Что ж, в любом случае муравей не в проигрыше.

Потом надел кепку и вышел на палубу.

Сегодня он не чувствовал Гласа — ни в кепке, ни без нее. Голова ясная, мысли послушны, настроение спокойное. Польза от морского путешествия несомненна.

— Скоро мы пройдем Каттегат и окажемся на свободе, в Немецком море, — сказал подошедший Антон Иванович.

— В каком смысле — на свободе?

— Ну, Балтийское море узенькое, а Немецкое пошире будет.

— Разве что шире, — Арехину и Балтийское казалось достаточно внушительным, в плечах не жало.

— Слышал, вы в шахматы профессора нашего разгромили, — продолжил приятную беседу Шихов.

— Поиграли немножко, — осторожно ответил Арехин.