Арехин в Арктике

— Сегодня в восемнадцать двадцать по судовому времени мы пересечём Северный Полярный круг, — объявил капитан на третий день плавания.

— Надеюсь, никаких обливаний в духе Нептуна не предвидится? — спросил Арехин.

— О нет, нет, — Фальц-Меусс чуть поднял уголки рта, что соответствовало широкой дружеской улыбке. — У полярников другие традиции. Большая ложка рыбьего жира и маленький стакан спирта. Можно наоборот — маленькая ложка рыбьего жира и большой стакан спирта, но это уже для опытных полярников.

Птыцака передёрнуло.

— Мы не суеверны. Обряды, языческие и христианские, нам чужды — ответил он капитану.

— Северный Полярный круг трудно отнести к суевериям, — вежливо возразил Фальц-Меусс.

— Нет, я имею в виду распитие спирта и ужасного рыбьего жира.

— Что ж в нём ужасного? Питательно, вкусно, зрение улучшает. Особенно ночное. Сейчас, конечно, в ночном зрении нужды нет, но и дневное зрение следует беречь. Пойдут льды, снега, недолго и снежную слепоту заполучить. Герр Арехин поступает, как истинный полярник.

— Герр Арехин такой, — согласился Птыцак.

Арехин тем временем покончил с третьей рюмкой водки. Это ли производило его в истинные полярники, или то, что он, по обыкновению, был в чёрных очках, или же совокупность факторов, включая любовь к рыбьему жиру, который неизменно подавался к капитанскому столу, оставалось лишь гадать. Рыбий жир был не аптекарский, янтарный и жидкий, а норвежский, столовый, видом более похожий на топлёное масло. Вкусом — нет. Но как закуска, бутерброд с рыбьим жиром стоил дорогого: он смягчал влияние столового вина на ясность мышления.

Обед завершился. Офицеры «Еруслана Лазаревича» вернулись к служебным обязанностям. Птыцак пошёл в кубрик, где находились участники экспедиции. Арехин же вышел на палубу.

Дым из громадной трубы шел сизоватый, а не чёрный. Значит, уголь полностью сгорает в топке, а не летит в атмосферу.

«Еруслан Лазаревич» продвигался на север со скоростью десять узлов и расходуя в сутки едва ли не вагон угля. На пароходе основной груз — две тысячи тонн — составлял уголь. Да не простой, а кардиффский. Норвежский уголь куда хуже. Это Арехин узнал от капитана. Фальц-Меусс был норвежцем, но истину ценил выше патриотизма. Капитан норвежец, флаг, под которым шел «Еруслан Лазаревич», — британский, арендован эстонской фирмой, за которой стояла Советская Россия. Любопытно: если будет открыт новый остров, чей флаг утвердится на нём? Для правоведа — любопытнейший казус. Но его, остров, сначала нужно открыть. Нужно ли? Есть такие острова, которые лучше бы держать закрытыми. А есть острова, которые и сами неплохо закрываются. Их упорно, раз за разом открывают, а они столь же упорно закрываются.

На палубе появились поляронавты. Птыцак вывел их общаться с Гласом: здесь нет железных переборок и прочих преград, мешающих контакту. Одно лишь северное небо, низкое, белесое, и, где-то за облаками — почти незаходящее солнце. А скоро станет незаходящим без почти, после пересечения полярного круга.

Волнение небольшое, два-три балла, но для сухопутного человека и этого довольно. Однако признаков морской болезни у поляронавтов не отмечалось: никто не подбегал к фальшборту, и палубу тоже никто не марал. Да и не с чего. Горностаев верно оценил и солонину, и рыбу — те оказались непригодными. Запах от вскрытых бочек был ужасающий, гниющая плоть и есть гниющая плоть. Мало того, он медленно, но неуклонно распространялся по кораблю. Бочки прикрыли, но за борт не выбрсили. Как знать, говорил Птыцах, вдруг да и пригодятся. Поляронавты же ели преимущественно кашу. Крупа тоже была траченой, но никто не жаловался ни на скудость питания, ни на его состав. И тёплой одежды не сыскалось среди груза, и опять никто не жаловался. Ходят по палубе не горбясь и не ёжась, будто не у полярного круга идут, а вдоль крымского побережья.

Утром Арехин измерил температуру полдюжине поляронавтов. Тридцать семь и семь, тридцать семь и девять. Все выглядели бодрыми, поджарыми, как хорошие легавые у хорошего доезжачего.

Связано ли повышение температуры с продвижением в высокие широты и сокращением расстояния до Острова Гласа? Колчак, правда, называл его иначе. Островом Террора. Но в подробности не вдавался. Во время первой встречи, в Крыму семнадцатого года, Колчака более интересовала причина гибели линкора «Императрица Мария». Во время второй, в марте двадцатого, когда Арехин был посредником между Колчаком и Троцким, Александр Васильевич предположил, что судьбу его (и если бы только его) определило пребывание на Острове Террора. Но слишком коротка была та встреча, чтобы обсуждать детали.

— Коллега, вы разрешите так обращаться к вам? — к Арехину подошел судовой врач, с которым они виделись за капитанским столом. Виделись, но и только. Формально их представили друг другу («Доктор Брайн — герр Арехин»), но никаких разговоров они за два дня плавания не вели. Случай не выпадал.

Теперь выпал.

— Я не врач, — ответил Арехин.

— Но руководитель вашей экспедиции герр Птыцак сказал, что вы…