Арена

— Не уехал бы, — и до «Красной Мельни» они доехали в молчании; стеклянные шарики бились об их ноги, как прибой; за окном кружились, как вальс, улицы; «приехали», — сказал Кристиан, припарковался точно, словно выстрелил из лука, попал в яблочко, Робин Гуд, Вильгельм Телль, и заслужил улыбку и ленту прекрасной юной герцогини; Кристиан водит машину, будто пишет стихи, подумал мальчик, искусные, изящные, виртуозные, как у средневековых китайцев: прочитал я парчовые знаки твои, и казалось, что иероглифы рыдают, сотни рек, сотни гор преградили пути, но желанья и мысли у нас совпадают… «Выходить?»; Кристиан кивнул; Эдмунд вылез — на улице стоял страшный дубак, воздух аж трещал; он завернулся в собственные руки, Кристиан выключил радио, вытащил ключи, хлопнул дверью; «ах ты бедняга, как же они тебя, как собаку…»; «Красная Мельня» располагалась в подвале — и без того крутая, как из фильма про скалолазов, лесенка обледенела; возле входа курили люди: две девушки — в пышных юбках, корсетах и два парня — в коже, в толстых свитерах — такие рок-н-ролльные; «привет, Кристиан, с Рождеством!» Кристиан поздравил в ответ; они спустились, вошли — свет и дым — ударили в лицо. Играла музыка — то же радио, что у Кристиана в машине, — выключенная на середине Brainstorm «Thunder Without Rain»; девушки-официантки в красных платьях и передниках с оборочками носились по залам — с низкими арочными потолками, красными кирпичными стенами; и в каждом зале по электрокамину — жара стояла невероятная. Эдмунд сразу покрылся испариной, словно стекло; «привет, Кристиан, с Рождеством!» — крикнула через зал одна официантка; «привет, Адель, нам бы столик», — хотя они все были явно заняты; но девушка кивнула, умчалась куда-то, потом вернулась, помахала рукой и отвела в маленький зал: два столика на двоих и два больших, на компании; девушка просто посадила одну пару к компании — принесла шампанского за счёт заведения; «ого, — подумал Эдмунд, — как его любят»; «спасибо, Адель, я оплачу шампанское»; «перестань, Кристиан, сегодня его никто не считает, мы вот уже по паре бутылок себе взяли», — засмеялась. Она была очень-очень молодая, почти как Гермиона, школьница, тёмно-каштановая, и глаза цвета тёмного дерева; красное платье ей очень шло; «может, это она, — подумал Эдмунд, — пропавшая дочка Билла Найи из магазина игрушек; пропала, покрасила волосы и стала официанткой, как Амели». Эдмунд открыл меню, краем уха слушая разговоры сзади, за столиком, где сидела компания и двое с шампанским, самые обычные парень и девушка, в каких-то свитерах, темноволосые: «…и вот входит эта демоническая дама…» «"демоническая дама"? как вкусно звучит, как салат с солёным огурцом»; обернулся — компания подобралась хорошая: три парня и одна девушка, и все в чёрном; девушка — в платье, обтягивающем, как перчатка, настоящем, маленьком, чёрном, от Шанель, на тонкой белой балетной шее крошечное бриллиантовое колье, светлые волосы в высокой причёске, как у Лоры Палмер на фотографии со школьного бала; парни разные: один — в костюме и галстуке, мафиози такой юный, второй — в вельветовом пиджаке и шляпе, лихо сдвинутой на затылок, — нью-йоркский журналист тридцатых, третий — в толстом свитере с горлом, глаза красные, сморкается смешно в платок — белый, правда. Они пили капучино и «Кровавую Мэри». Эдмунд слушал дальше: они болтали о Рождестве, о подарках; только что вернулись с ночной мессы из церкви, куда ходили Гермиона и её дедушка, — Святой Екатерины; обсуждали проповедь — «классная»; настоятель — замечательный молодой синеглазый человек, ему нравилось быть священником; Эдмунд вспомнил, и ему стало тоскливо. Кристиан заметил.

— Не грусти, Эдмунд, у тебя ещё всё впереди — сколько захочешь рождественских месс.

— А вдруг нет? Вдруг я в этот год решу лечь в ванну и умереть?

— Так только девочки умирают, а ты же не тринадцатилетняя девочка.

— Откуда это?

— Из «Девственниц-самоубийц».

Эдмунд рассмеялся: Гермиона обожала этот фильм, и ещё «Зачарованную»; открыл меню. По радио заиграла «Перкеле-полька» Дартс; Адель подошла с блокнотиком и красным фаберовским карандашиком; и Кристиан заказал картофель с грибами и мясо по-капитански, кофе глясе и шоколадный торт, а Эдмунд — кровяную колбасу с брусничным вареньем, чай «Ахмад» с корицей и тройную порцию мороженого с фруктами.

— Можно ведь? — спросил он Кристиана.

— Нужно, — ответил тот, — если только у тебя нет ангины скрытой. Не хотелось бы убить тебя раньше, чем ты этого захочешь сам.

— Не, у меня в прошлое Рождество, на каникулах, была ангина: я встал ночью, захотел пить, открыл холодильник, достал молоко — обожаю холодное молоко, — тут зажёгся свет, и вошла тётя Рина, ну, мадам Ван Гаррет, она не следила, просто тоже пришла попить, и как завопит: «у тебя ангина, а ты пьёшь молоко ледяное — хочешь умереть?» — и плакала оттого, что я жестокий, а я так и не понял, в чём дело.

— Нельзя пить молоко при ангине, тем более ледяное: от этого ещё больше заболеваешь.