Арена

— Так говорят, — она пожала плечами. Молодой человек вздохнул и посмотрел на обвалившийся мост, на погасший город на том берегу. В свете прожектора его лицо казалось чёрно-белым, совсем фотографией — какого-нибудь прекрасного, но забытого актёра из «Звёздной пыли», актера, который играл прекрасных принцев, а потом уехал в Африку, жил с племенами, писал книги, рисовал углём, просто жил…

— Я познакомился с ним в Англии, на каком-то торжественном приёме; он младший сын герцога, всё время смеётся над этим; учился в университете, на искусствоведа, его семья владеет престижным аукционом живописи; он стоял у Шагала с бокалом джина с тоником и рассуждал; искусствовед он неплохой — внимательный и остроумный, как Оскар Уайльд; мы разговорились, пошли гулять по террасе, пили джин с тоником, и всё бы здорово, обычное светское знакомство, — только он шёл по перилам…

Берилл представила: ночной парк, белый мрамор.

— Высоко?

— Примерно как в уличном цирке: метров пять…

— Высоко.

— Я понял, что он даже не замечает этого. У него были потрясающие каскадёрские навыки; я спросил, не работал ли он в цирке, он спросил, не предлагаю ли я ему работу, он не любит свою семью и свой образ жизни. Я пригласил его в гости, чтобы проверить, угадал ли я, и тогда, если ответ «да», взять его на работу. Мой дом… у меня странный дом. Я думал поразить тебя завтра, но придётся рассказать один секрет. В одной зале стеклянный пол — из чёрного стекла; когда по нему идёшь — кажется, что под тобой пропасть, мрак и пустота, и ещё огоньки далёкие светятся, будто внизу маленький городок…

— Красиво, — сказала Берилл, — у Грина в «Золотой цепи» замок, полный чудес.

— Да, — отозвался Эрик, — у меня есть эта книга. Все кричат и пугаются, а Джеймс шёл спокойно, как по тропинке в лесу, наслаждаясь природой; вокруг горели свечи, и он был такой маленький, как Ганс из сказки… заколдованный мальчик… Он просто не боится высоты. Он не умеет летать. Он просто не боится высоты. Не так, как мы с тобой можем не бояться, когда лезем на дерево или на скалу, — разумом, привычкой, силой; он родился без страха, без инстинкта самосохранения, как рождаются слепыми, такая, особая форма аутизма, непонимания. Джеймс пошёл ко мне работать: он делает обычно самые сложные и тонкие работы — на самом верху, проверяет прочность и устойчивость конструкций… Я его очень люблю и всегда боюсь, что однажды он упадёт. Хотя он постоянно падает. Но я как мамаша…

Она засмеялась, допила чай; повернулась, чтобы отдать чашку, широкую, как бульонница, толстую, керамическую, ярко-жёлтую, и увидела, как напряжено лицо Эрика, словно говорить о Джеймсе ему было больно, как о бывшей возлюбленной; дотронулась до грязной щеки.

— Он падал сегодня — так красиво, на самое дно; я даже забыл, что он на страховке, думал, у меня сердце разорвётся от такой красоты и отчаяния; а потом он повис, раскачиваясь там, внизу, у самой реки, и смеялся, злой мальчишка; Матье и Мервин закидали его шуточками; мост падал и падал, на него летели огромные куски железа и дерева; а он ничего не боялся, висел и радовался тому, что свободен…

Он любит его, подумала Берилл, он любит его как ребёнка; он сам не знает, но любит его больше всех на свете; ей стало печально, потому что не её, и радостно, потому что Джеймс заслуживал такой любви — пришелец, капризный, хрупкий, прекрасный, удивительный, как снег в канун Рождества… Тут пришёл Матье со второй чашкой, чёрно-белой, с фотографией Чарли Чаплина, — для Эрика; она протянула ему жёлтую чашку, поблагодарила улыбкой, встала и ушла, легко, как растворилась, — сахар в горячем. Матье смотрел ей вслед, ошеломлённый.

— Где ты нашёл её? — спросил он Эрика. — И когда? Отвечай немедленно, это же фантастика.

— В тумане, — ответил Эрик, глотнул из кружки и тоже захватал воздух ртом, как Берилл, не ожидая в чае виски. Матье засмеялся, он любил алкоголь. — Чёрт, Матье! Хотя это то что нужно… Я шёл смотреть на берег в первый раз, сразу, как приехали, и увидел её в тумане; она была в пижаме и оранжевом пледе. Раз ты её видел, значит она не видение. Слава богу. Я пригласил её на ужин завтра к нам; приготовишь что-нибудь замечательное?