Арена

Берилл взяла ключ и вошла; двери открывались тяжело, будто думали, впускать тебя или нет, придерживали за руки; сразу за ними расстилался зал, огромный, но пустой, ничего, кроме флагов, разноцветных, свисающих из-под потолка, неизвестных Берилл стран — таких не нашлось ни в одном атласе; и разноцветного пола, золото-коричнево-бежево-чёрно-алого, и опять эта чёрная змея, обвившая золотой меч; Берилл уже знала, где включать свет — здесь, от огромной театральной люстры он был мягким, медовым; и зал при всей своей пустоте и пустынности становился уютным; от него в разные стороны лучами расходились комнаты: кухня, спальни, гардеробная с теми самыми платьями и ванная; словно здесь жил один человек, но принимал очень много людей и не любил маленьких помещений — в этом было что-то древнеримское; самая большая дверь, такая же, как две на входе, тёмно-вишнёвая, винная, вся в витиеватой резьбе, вела в библиотеку, в которой стоял тёмно-рубинового цвета рояль, лакированный; когда горел свет, он сиял, будто и вправду сделан из драгоценного камня; резные кресла: львиные лапы, малиновая обивка, высоченные заострённые спинки — троны, а не кресла; вишнёвый бархатный диван безумной мягкости, огромный чёрный камин, а вместо потолка — стеклянный купол. Берилл шла по дому и везде включала свет. На мгновение замерла в библиотеке — посмотрела на потолок, на стекло: что там? Там плыла огромная луна, в несущихся, рваных, чёрных, как мантия опального волшебника, тучах; Берилл вздохнула: в реальности небо было ясным, полным звёзд; потом ушла на кухню — тяжёлую, рыцарскую: огромный стол из чёрных досок, резные табуреты, лавки, кастрюли и сковородки свисают с потолка, с балок, вся посуда из дерева и глины; кладовка была полна еды ещё до прихода Берилл: мешки с картофелем, луком, морковью, капустой, перцем, полки все в консервах, мёде, джемах и вареньях; девочка выкинула, что испортилось, принесла необходимое: соль, сахар, чай, специи; постоянно докупала молоко, яйца, масло, ветчину, помидоры; обычно она оставалась здесь ночевать: читала всю ночь, засыпала на диване в библиотеке, потом просыпалась, завтракала; сейчас Берилл поставила чайник — плиты здесь были газовые — и ушла в ванную; это была огромная купальня, стены и бассейн выложены мозаикой, словно миф о купании одной из жён Юпитера, довольно сочный; но Берилл нравилась здешняя чувственность; грела и укрывала от внешнего мира. Она включила краны, стены сразу запотели; ей казалось, что внутри неё лёд, так она промёрзла, пока смотрела на мост, на Эрика и Джеймса; она набрала почти кипяток; на мозаичных полочках полно всяких благовоний и солей, кремов, травяных настоек, духов; в стеклянных разноцветных бутыльках и пузырьках, в глиняных кувшинах; пару из них Берилл даже попробовала: больше всего ей понравились духи со вкусом белого мускуса, малины и фиалки, невероятно концентрированные, — она добавляла в воду в бассейне совсем чуть-чуть и потом благоухала неделю; именно их она сейчас накапала, из бирюзового флакона; разделась, спустилась в бассейн по разноцветной лесенке и поплыла. Бассейн не был глубоким, в нём можно даже стоять, и вода доставала до середины груди; иногда Берилл там читала книги, как в обычной ванне, и пила чай; но сейчас она чуть-чуть попрыгала, покувыркалась, отогреваясь, потом расслабилась и легла на поверхность воды, закрыла глаза и чуть не заснула от жары и аромата. Еле выбралась, голова у неё кружилась, она завернулась в большое белое полотенце и села отдышаться на крошечную, почти кукольную, кушетку; потом в полотенце пошла на кухню, чайник уже весь иссвистелся, заварила в глиняном чай — «Даржилинг» с «Эрл Греем» — мама обожала эту смесь, дала ей готовую, в красивой жестяной коробке из-под венского печенья; приготовила себе салат из перца, кукурузы, горошка, копчёной курицы; поела и пошла выбирать платье на завтра. Из-за платья Берилл и пришла в дом Змеи, и ещё из-за ванной — духов и бассейна; ей казалось, что здесь живёт она другая, жила — взрослая, прекрасная, соблазнительная, как золото, опытная — коварная иногда, как Лукреция Борджиа; ей хотелось ходить и трогать платья, и разговаривать с такой девушкой, с Берилл, которую она называла Эмбер, которая всё-всё знала о мужчинах и могла помочь.

— Я влюблена, — сказала Берилл шёлковому розовому платью с розовым и серым жемчугом на корсаже и рукавах, — но не знаю в кого.

— Наверное, просто пришла пора потерять невинность, ответила ей Эмбер, — вот это мне больше нравится, — про тёмно-серое платье с розовой каймой.

— Ты что?! Я говорю тебе о настоящем чувстве, об Эрике, он тоже настоящий, настоящий принц, Артур Грей, ода к Радости, настоящая звезда.

— Так в чём же дело?

— Я для него слишком странная и маленькая. Я же ещё год буду учиться в школе. И целоваться не умею. Он не станет ждать, он не человек, он ветер.