Арена

— Нет, потом, даже после Рождества, — сказал Эдмунд, — а тогда я опять уехал к Ван Гарретам, рассказал им как бы невзначай за ужином про Гермиону, про ее дедушку, они слушали, поджав губы, вечером подкрался к гостиной — они думали, я у себя в комнате, а я подслушивал… Я был абсолютно прав: они говорили о том, что нашлись-таки проходимцы, околдовавшие последнего Сеттерфилда; выбирали, кого послать к Бейтсам сначала: частного детектива — разузнать или сразу адвоката — запугивать. Я позвонил Гермионе, предупредил, она смеялась; я слушал ее смех и прямо болел, как растение от недостатка света; потом Ван Гарреты смирились, узнали все, что хотели: что денег у Бейтсов не меньше, чем у них, а порядочности больше; и я спокойно приезжал к Бейтсам на выходные; мы гуляли в парке — она всегда была такая красивая, в клетчатом сарафане своем, в гетрах; под листьями, потом под снегом — самый первый снег шел, как в сказке: густой, бриллиантовый, покрыл город до самых крыш; мы сделали снеговика-денди, Гермиона нашла среди дедушкиных вещей старые цилиндр, манишку, бабочку, трость; мы купили фотоаппарат, смешной, красный, все время фотографировались; и я всегда брал с собой в академию ворох фотографий, смотрел их перед отбоем, мне казалось, что моя жизнь наконец-то станет нормальной: я женюсь, мы заведем кучу детей, и я продолжу коллекционировать игрушки, медведей плюшевых с заплатками, например, и, может быть, даже начну рисовать, прославлюсь; в Гермионе столько жизненной силы, она точно маленькая электростанция, самое то для городка среди гор: надежная, укрытая со всех сторон, новаторская защита от лавин плюс несколько запасных генераторов; ее энергии хватало даже на меня… Мы мечтали, как ее дедушка станет моим опекуном, а мы — почти братом и сестрой; нам было так хорошо вместе — словно мы и вправду оказались разлучены года в три, революцией какой-нибудь: потерялся кто-то один, оторвался от гувернантки в уличном беспорядке — и рос потом в бедности, на улице, научился всяким ужасам, но помнил, как держать вилку и нож и какого цвета у второго глаза; видел их во сне; а второй рос за границей — родители эмигрировали, перетрусили — и ездил на балы, но ни в кого не влюблялся, потому что тоже видел во сне другого; ну и как-нибудь они встретились — и началась совсем уже нездоровая история: побег, инцест, страсть, нежность…

— Это очень красивая история, Эдмунд, идеальная; почему же ты на ней не женишься?