Арена

И вот они пили чай с виски и медом, смотрели на мост, будто Нерон и придворный на догоравший Рим, и вместе думали о Берилл; Матье просто как о красивой девушке, вспоминая запах, нежность, завитки волос у шеи, линию губ, наслаждаясь воспоминаниями; Эрик о том, что все-таки влюблен и что с этим делать, ведь она не уедет из этого городка, это как в греческих мифах: если дриаду снять с ее дерева и запереть во дворце, она умрет через день; он все еще верил, что мост они построят быстро, и уже даже думал о другой работе, на другом конце земли… Потом подошли братья и тоже захотели чая с виски и медом: «и можно с печеньем?»; только Джеймс не появлялся, и Эрик пошел его искать. Джеймс сидел на самом Краю, лицо у него было сумасшедшее, грязное, с царапины на лбу на щеку натекла кровь и засохла, отчего Джеймс сделался похожим на персонажа с картины Делакруа о восстании каком-нибудь, на тонколицего юного коммунара; Эрик обнял его, как ребенка, Джеймс дрожал и не замечал, что замерз: он был в приталенной тонкой дорогой белой рубашке — только он мог так пойти работать на сварку, но все уже привыкли к его чудачествам; «Спенс, пойдем домой, чай пить, Матье туда добавляет вискаря и меда, чай сразу горячее вдвое; мост мы все равно сейчас не починим», — он повторил это раз пять; Джеймс наконец услышал его, кивнул, но встать не смог, и Эрик подхватил его на руки, понес; Джеймс был легкий, с пушистого рыжего годовалого кота; такой же теплый; Джеймс прижался к щеке Эрика своей щекой и заснул, пока они шли… Со дна пропасти опять поднялся туман — густой, молочный; Мервин уже не удерживал его…

Берилл же шла по Маленькому городу и слушала, как люди спят. Ей казалось, что она призрак; девушка, которая была влюблена и собиралась замуж, как вдруг ее жених влюбился в другую и женился на той, другой; и в день, когда была свадьба, полная розовых лепестков, подарков в серебристой бумаге, она умерла: покончила с собой; и стала призраком — вилисой, сильфидой, морской пеной; теперь она может мстить: приходить к своему возлюбленному и насылать ему плохие сны, разбивать его любимые вещи, рвать рукописи — он писатель; а может простить: приходить и насылать хорошие сны, целовать беломраморный лоб, гладить яркие черные волосы, целовать закрытые, розово-голубые, точно раковины со зреющими жемчужинами внутри, веки; улицы словно менялись под шагами Берилл — становились булыжными, и дома ужимались, покрывались ставнями, башнями, окнами с разноцветными стеклышками; и казалось, вот-вот на старинной ратуше старинные часы пробьют полночь; хотя в реальности было уже намного позже… Берилл решила идти не домой, а в свой самый любимый дом в городе — она обнаружила его в одном из странствий; дом был будто сегодняшняя ночь — не из этого мира; Берилл подозревала, что так оно и есть или дом обладает способностью быть сразу в нескольких мирах; потому что несколько раз там случалось что-то со временем: например, она приходила туда на закате, а в доме стояла уже глубокая ночь или раннее утро, причем солнечное, жаркое, летнее, пахнущее цветами, а в Маленьком городе кончался декабрь, самый канун Рождества. Дом был похож на церковь: высокий, черный, с узкими башнями по краям и огромными резными темно-вишневыми дверями; круглое окно, роза, с изображением черной сверкающей змеи, обвившейся вокруг меча; чугунные старинные фонари вдоль мостовой; крыльцо из трех огромных полукруглых ступеней; над дверями выбита надпись на латыни: «Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог» — и выложена когда-то золотом и черной эмалью, но все стерлось и облетело; ключ от дверей Берилл нашла в одной из ниш, в горшке с перламутрово-розовыми розами — за ними никто не ухаживал, но они росли, будто заговоренные; обвили дом, словно в плен поймали. Когда она уходила, то всегда возвращала ключ на место, в горшок; и когда приходила, всегда говорила: «Здравствуй», — дом казался ей живым; в нем всегда было тепло, все работало; точно он ждал кого-то — и Берилл пока устраивала его в качестве хозяйки. Она даже подумала переехать сюда, привела однажды Сибиллу — показать самое главное: библиотеку высотой в дом и комнату, полную старинных платьев, длинных, с фижмами, шлейфами, кринолинами, жабо, эпох Марии Антуанетты, мадам Рекамье, Маргариты Валуа; и все в размер Берилл; точно в доме жила ее сестра-близнец; но Сибиллу дом напугал; «уж больно он странный, — сказала мама, — кто здесь жил раньше? если бы я была ребенком, я бы бежала из него со всех ног; он словно переделан из церкви; повсюду витражи с изображением змей, на полу — узоры и надписи на латыни»; Берилл пожала плечами; в доме Змеи, так она назвала его, в первое же посещение нашла галерею — на всех картинах изображен святой Себастьян, словно ее сестра-близнец тоже была влюблена в него…