Арена XX

– Очень приятно, – сказала Людмила Фоминична.

– А как мне приятно, – проговорил Николай Иванович со значением, взгляд его сделался плотояден до неприличия.

Она обеими руками обвила руку мужа и склонила голову ему на плечо:

– Родь, хочешь поесть?.. Костя! Хотите поесть? – крикнула она. – Баба Марфа вас покормит. Баба Марфа, там пирожки есть, дай Косте.

«Мать моя девушка! Вера Пашенная…» – нет, это все ему снится.

И в довершение ко всему взору Родиона Родионовича предстал Барсик, который прохаживался, воздев к небесам предостерегающий хвост, словно говоря: «А кто на нас с мечом пойдет, тот от меча и погибнет».

Разыгрывается традиционно-дачная «пиэса». Действующие лица известны, их мотивы – тоже. Скажем прямо, мотивов в жизни наперечет. Жизнь богаче положениями, и то лишь на первый взгляд. Все взаимоцитируемо – что мы и тщимся продемонстрировать, благо повторяться без зазрения совести – задача посильная. Куда трудней дается автору наглядная демонстрация обратного. Зато к его услугам большой выбор мест действия, не говоря уж о временах. Кто сказал, что их не выбирают? Еще как выбирают, глаза разбегаются. А вот с характерами – лажа… извиняюсь, швах. На бумаге это один на всех характер, вернее, один и тот же материал, который идет на характеры, подобно тому, как шелк идет на подкладку, а мех на воротники. Знай себе вырезай известные с эвклидовых времен фигуры и нарекай их: «шофер Гейнц», «шофер Костя», «Лиля-1», «Лиля-2» и т. д. А спасает неизбежно ходульную «пиэсу», «фильму» и т. п. очередная создательница незабываемых по своей яркости сценических образов. Потому что художник по физиономиям – известно Кто.

– Что это вам, Родион Родионович, на месте-то не сидится. Фигаро здесь, Фигаро там (гаврики qui, гаврики li). Могли бы побыть денек-другой и в обществе своей красавицы и своего хулигана, – Пашенная протянула руку, свесив кисть.

Васильевский – первоначально немой киношник. Театральная вальяжность не пришла в кино одновременно с актерскими голосами. Он посмотрел на протянутую для поцелуя руку, как на жабу, и в брезгливом замешательстве поцеловал.

– Так чего, Людмила Фоминична, чай ставить или к столу накрывать? – спросила баба Марфа.

Людмила Фоминична вопросительно посмотрела на мужа:

– Родя, ты, наверное, проголодался? Ты же сегодня ничего не ел.

– Не хочется, – и правда, после супа «с крестьянским мясом», после тефтелей в томатном соусе с овощным рагу, после творожной запеканки с изюмом и фруктовой подливой есть не хотелось.

– Ну, тогда чай с пирожками. Вера Николаевна, еще чайку с пирожком? Не стесняйтесь, у нас их много.

– Змий-искуситель. Я и так уже ни в одну свою роль не влезаю. Надо обновлять репертуар, – Пашенная посмотрела на Трауэра: действуй! Это должно исходить от автора, не от актрисы, самой даже знаменитой. Скажи: мне, как автору, видится то-то и то-то. Образ отца видится в образе матери. Хочу с Горьким посоветоваться… Условились же, что говорить. А он стоит, как воды в рот набрал.

Михаил Иванович – полная противоположность Родиону Родионовичу. С виду горлан, Маяковский, руки в брюки, а на поверку: мама, роди меня обратно! Вера Николаевна! Александрина Витальевна! Саломея Семеновна! Втяните меня в свой гараж! Я же только и гожусь, что подержать двумя пальцами чужой пистолет за горячее дуло, пока красногвардеец нужду справляет. В жизни бы не втолкнул никого в сейф. (Родион Родионович сделал это головой. Как бык.)

– А как же обещанный автограф? – не отстает Берг. Он чувствует себя в ударе. Шепотом: – Хорошо. Чтоб сохранить инкогнито, согласен на предъявителя. Вы как будто ни о чем не догадываетесь. – И продолжает: – Я видел прелестный парижский письмовник для авторских надписей, там была такая… – шепчет.

Как на подмостках той жизни «пламя желаний в кипучей крови» легко переходило в «кипучую, могучую, никем не победимую»[72], так в понимании Пашенной самая важность ее персоны легко оборачивалась важностью того, к чему она в данный момент стремилась. А тут – заело. И она не понимает, в чем дело.

– Ну, что он вам надписал, покажите… Батюшки светы! Да в стихах… – Пашенная сперва читает глазами, потом декламирует:

Молю, примите этот экземпляр,Не отвергайте бедного пииты дар… —

вгоняя Михаила Ивановича в краску.

– А помнишь, Родя, ты мне тоже присылал открытки в стихах? Он знаете как их подписывал: Васильевский-Островский. Потому что он тогда на Васильевском острове жил, в Ленинграде.

Пашенная, улучив момент, говорит Трауэру:

– Вы что, передумали? Да что с вами, Миша?

– Вера Николаевна, послушайте, что я скажу… – набрал воздух. – Нет, не могу.

– А вы через «не могу».

Берг сочувствует Васильевскому:

– Родион Родионович, у вас утомленный вид. Не выспались?

За него ответила Людмила Фоминична:

– Мы вчера у Щегловых-Леонтьевых на шашлыках были, а рано утром Родион Родионович уже уехал. Вы с ним так глупо разминулись.

Берг пропел: