Аргонавты средневековья

В произведении Буше отразились и представления народов Восточной Азии. Драконы («змеи») и стилизованные тигры («львы») связаны с дальневосточным космологическим символизмом. Дракон и тигр воплощали вселенский размах власти государя — сына Неба и правителя Земли. Древо перед его троном рассматривали как национальную и династическую эмблему Чингизидов. На фоне пустынной природы Монголии деревья выглядели знаками божества и самой жизни. В преданиях о Чингисхане их почитание переросло в родовой культ ханской фамилии. Серебряное дерево в приемном зале Каракорума — знак святости места, где в дни «великих торжеств» на возвышении восседал богоравный хан, символ его владычества. Удовлетворяя каприз своего властительного хозяина, парижский мастер изучил и придворный этикет, и чуждые ему обычаи монголов.

В этой работе Буше не мог обойтись без широкого привлечения азиатских мастеров. Его произведение, созданное в космополитическом окружении монгольского правителя, — яркий пример их сотрудничества в области духовной культуры и художественного ремесла. Деятельность Вильгельма Буше в описании французского миссионера — удивительный документ о богатой событиями эпохе и полной приключений жизни.

Глава 6

«МЫ УШЛИ НАВСТРЕЧУ ПЛЯСКЕ И СМЕХУ»

И так он (Тиль) станет странствовать по разным землям, восхваляя все правое и прекрасное, смеясь во всю глотку над глупостью.

Шарль де Костер

Средневековый человек умел не только молиться, но и веселиться. Светская музыка, пение, танец, представления скоморохов обладали неизъяснимым очарованием для общества, скованного религиозными догмами и запретами. Праздник расцвечивал живыми и яркими красками окружающий мир:

Народ шумит, народ кричит,

Навстречу музыка звучит.

Дорога застлана шелками,

Как будто небо облаками…

Когда, прогнав заботу вон,

Певучий колокольный звон

Все закоулки оглашает,

Он гром небесный заглушает,

Пускаются девицы в пляс.

Какое пиршество для глаз!

Кругом веселые погудки,

Литавры, барабаны, дудки,

Прыжки забавников-шутов.

Возликовать весь мир готов,

Сияют радостные лицах^{190}.

Кретьен де Труа

Смеясь, средневековый человек хотя бы ненадолго разделывался со страхом перед священным и авторитарным. Трагические стороны бытия и боязнь загробного возмездия временно отступали перед необузданной праздничной стихией. Вольное веселье на карнавальной площади избавляло от ненависти и смеялось над глупостью, духовно раскрепощало, давало разрядку и успокоение. «Праздничность… становилась формой второй жизни народа, вступавшего временно в утопическое царство всеобщности, свободы, равенства и изобилия»^{191}. Смех обретал формы грубого натурализма и буйной ярмарочной буффонады. Он бросал вызов благоговейной серьезности и официальной обрядности, нарушал привычный порядок вещей. Он «выворачивал» реальность «наизнанку» и, выбивая ее с проторенной колеи, переводил в пародийный план. И тогда в карнавальной сутолоке появлялись шутовские раблезианские фигуры: «Принц любви» верхом на свинье и «Король дураков», который вел лошадь за хвост, «Аббат наслаждений», тянувший вино из бутылки в виде молитвенника, и «Аббат предусмотрительности» с огромной колбасой, «обеспечивающей его брюхо». Юмор и игра меняли местами великое и смешное, красивое и уродливое, человеческое и животное.

Постоянными носителями карнавального начала в средневековом обществе являлись странствующие актеры-гистрионы, потешники. Во Франции их называли жонглерами, в Германии — шпильманами, на Руси — скоморохами. Обычно гистрион выступал как гимнаст, музыкант, плясун, песенник, мимический актер и дрессировщик.