Аристотель и Данте открывают тайны Вселенной

Я подумал, не написать ли Данте, но вместо этого взял альбом с картинами Эдварда Хоппера. Данте был прав насчет «Полуночников» – это шикарная картина. И Хоппер тоже был прав. Казалось, я смотрю в зеркало. Однако сердца мне это не разбивало.

Шестнадцать

Знаете, как выглядит мертвая кожа, когда снимают гипс?

Эта мертвая кожа напоминала мне мою жизнь.

Странно было ощутить себя прежним Ари. Хотя это было не совсем так: прежнего Ари уже не существовало, а того, которым я становился, – не существовало пока.

Вернувшись домой, я отправился на прогулку.

Я стоял и смотрел на ту дорогу, где Данте подобрал птицу. Не знаю, что меня туда привело.

Потом я прошел мимо его дома. В парке через дорогу сидела собака. Она посмотрела на меня, я – на нее, а потом она плюхнулась на траву.

Я перешел дорогу, но собака не сдвинулась с места – просто завиляла хвостом. Я невольно улыбнулся. Усевшись рядом с ней, я снял кроссовки. Собака перевернулась и положила голову мне на колени. Какое-то время я просто сидел и гладил ее.

На ней не было ошейника. Повнимательнее ее рассмотрев, я обнаружил, что это девочка.

– Как тебя зовут?

Люди любят разговаривать с собаками, пускай собаки их и не понимают. Хотя, может, они понимают главное.

Я вдруг вспомнил о последнем письме Данте и решил, что обязательно проверю в словаре значение слова «абсурдный».

После я поднялся с земли и направился в библиотеку, располагавшуюся возле парка. Там я отыскал альбом с репродукцией картины «Плот “Медузы”».

И пошел домой. Ари – мальчик, который снова научился ходить без костылей. Я хотел рассказать Данте, что его подсчеты были не совсем точны. Мне сняли гипс сегодня, Данте. Только сегодня.

По дороге домой я думал об аварии, о Данте, о брате и гадал, умеет ли тот плавать. Я думал о папе, о том, что он никогда не говорит про Вьетнам и что в гостиной висит его фотография с военными товарищами, чьих имен он ни разу не упомянул. Однажды я спросил его о них, но он сделал вид, что не услышал. Больше я не спрашивал. Может, в этом наша с отцом проблема: мы слишком похожи.

Добравшись до дома, я вдруг обнаружил, что собака все это время шла за мной. Я уселся на крыльце, а она легла рядом и стала на меня смотреть.

Из дома вышел папа.

– Ну что, снова в строю?

– Ага, – сказал я.

Он посмотрел на собаку.

– Она за мной увязалась, – пояснил я.

– Хороший пес. Хочешь его оставить?

– Это она. – Мы оба улыбались. – И да, очень хочу.

– Помнишь Чарли?

– Ага, я очень ее любил.

– Я тоже.

– Я плакал, когда она умерла.

– Я тоже, Ари. – Мы переглянулись. – Кажется, и эта очень милая. Ошейника нет?

– Нет, пап. Красота.

– Красота, Ари. – Он рассмеялся. – Только не води ее в дом – мама этого не любит.

Семнадцать

Дорогой Данте!

Извини, что не писал. Правда.

Я уже хожу как раньше – так что не вини себя больше, хорошо? Рентген показал, что все в порядке. Я поправился, Данте. Врач сказал, могла возникнуть куча осложнений, в том числе во время операции, но так случилось, что мне повезло. Представь себе, Данте: ни единого осложнения. Ладно, я нарушаю собственное правило, так что хватит об этом.

Я завел собаку! Ее зовут Ножка, потому что я нашел ее в тот день, когда снова смог ходить. Она шла за мной от самого парка. Мы с папой помыли ее на заднем дворе. Она и правда замечательная – очень милая и послушная. Видел бы ты, как спокойно она стояла и терпела мытье. Не знаю точно, что это за порода, но ветеринар предположил, что это помесь питбуля с лабрадором и еще бог весть с чем. Она белая, среднего размера, с коричневыми пятнами вокруг глаз. Очень симпатичная.

Мама сказала только одно: «Собака будет жить во дворе».

Но мы быстро нарушили это правило. По ночам я пускаю Ножку в свою комнату. Она спит у меня в ногах, на кровати. Маму это взбесило, но она довольно быстро сдалась. Сказала: «Ладно, зато у тебя наконецто появился друг».