"Слухи о реабилитации Сталина возникали теперь чуть не ежеквартально. Фанфарно отгремел смрадный и отвратительный, как газовая атака, процесс над Синявским и Даниэлем. По издательствам тайно распространялись начальством некие списки лиц, публикация коих представлялась нежелательной. Надвигалось 50-летие ВОСР, и вся идеологическая бюрократия по этому поводу стояла на ушах. Даже самому изумрудно-зеленому оптимисту ясно сделалось, что "оттепель" "прекратила течение свое" и пошел откат, да такой, что впору было готовиться сушить сухари... Сегодняшний читатель просто представить себе не может, каково было нам, шестидесятникам-семидесятникам, как беспощадно и бездарно давил литературу и культуру вообще всемогущий партийно-государственный пресс, по какому узенькому и хлипкому мосточку приходилось пробираться каждому уважающему себя писателю: шаг вправо - и там поджидает тебя семидесятая (или девяностая) статья УК, суд, лагерь, психушка, в лучшем случае занесение в черный список и выдворение за пределы литературного процесса лет эдак на десять; шаг влево - и ты в объятиях жлобов и бездарей, предатель своего дела, каучуковая совесть, иуда, считаешь-пересчитываешь поганые сребреники... Сегодняшний читатель понять этих дилемм, видимо, уже не в состоянии..."
На наших глазах рассыпалась в прах "оттепель" шестидесятых, вокруг все больше громоздились горы Большой Лжи и фарисейства, сладкие голоса вождей и их "популизаторов" пели о неуклонном приближении к коммунизму и великих достижениях, об отсутствии проблем, более сложных, чем конфликт между новым и старым способами выплавки стали... И все более казалось, что липкая паутина массового оболванивания почти всех отучила думать, спорить и сомневаться в истинах, объявленных вечными и неоспоримыми, что мир вокруг чудовищен и нереален, все поставлено с ног на голову, ибо черное постоянно называют белым, глупость - мудростью, провалы - победами, а кривду правдой.
Бороться с нарастающей вокруг духотой, лицемерием и ложью решались не все. Точнее - единицы.
Те, кто решался, - становился диссидентами, подписывал письма и выходил на площадь в свой назначенный час. После чего в лучшем случае садился в психушку, в худшем - в какой-нибудь Мордовлаг.
Те, кто не желал смириться, но не мог или не решался действовать, искали себе "экологические ниши", отдушины, где мир снова становился нормальным, где разбивались кривые зеркала "соцреализма" и не было разрыва между совестью и разумом.
Главных отдушин было три. Авторская песня, туристские (большей частью горные) путешествия и - фантастика.
Соответствующими были и Учителя, которых мы себе выбрали. Юрий Визбор и Рейнгольд Месснер, Булат Окуджава и Иван Ефремов, Юлий Ким и Морис Эрцог, Александр Городницкий и Наоми Уемура, Александр Галич и Артур Кларк, Юрий Кукин и Роберт Шекли. И конечно - Аркадий и Борис Стругацкие.
Те, кто душой впитывал их книги, кажется, чем-то неуловимо отличались от других, интуитивно узнавали друг друга при встречах - фразы "из Стругацких" действовали как пароль, как признак единомышленника, равного тебе и понимающего тебя с полуслова, как опознавательный знак в полумраке застойной эпохи. Стоило услышать от незнакомого прежде человека что-нибудь типа "ваши ковры прекрасны, но мне пора", или "розги направо, ботинок налево", или "профессор Выбегалло кушал" - и становилось ясно: свой! Родственная душа! "Мы с тобой одной крови, ты и я!" Тебе не надо объяснять, что такое малогабаритный полевой синтезатор "Мидас", коллектор рассеянной информации и нуль-Т. И кто такие контрамоты...
Низкий поклон вам, учителя.
Когда-то вы написали: "Будущее создается тобой, но не для тебя".
Вы создали это будущее.
Оно принадлежит тем, кого воспитали вы.
Глава первая
ДВОЙНАЯ ЗВЕЗДА
Вначале - слово Борису Натановичу Стругацкому:
Признаюсь, я всегда был (и по сей день остаюсь) сознательным и упорным противником всевозможных биографий, анкет, исповедей, письменных признаний и прочих саморазоблачений - как вынужденных, так и добровольных. Я всегда полагал (и полагаю сейчас), что жизнь писателя - это его книги, его статьи, в крайнем случае - его публичные выступления; все же прочее: семейные дела, приключения-путешествия, лирические эскапады - все это от лукавого и никого не должно касаться, как никого, кроме близких, не касается жизнь любого, наугад взятого, частного лица. АН (Аркадий Натанович. - Прим. авт.) безусловно придерживался того же мнения, и поэтому предлагаемый вниманию читателя текст представляет собою документ, в творчестве АБС редкий и даже экзотический.
Откуда этот текст взялся, я помню смутно. Кажется, готовился какой-то перевод какого-то нашего романа - то ли в АПН, то ли в издательстве "Прогресс", - кажется, на испанский. А переводчиком был некий весьма настырный знакомец АН. И этот знакомец загорелся почему-то идеей нашей автобиографии и с АНа буквально не слезал в течение нескольких месяцев. Дело кончилось тем, что осенью 86-го в Репино АН предложил моему вниманию этот вот самый текст.