Аркадия

Ты в благости святойСовлекшись риз телесных,[125]Душа, вошла в превыспренние сени,Где со своей звездойСреди отрад небесныхОт дольних отрешилась помышлений;[126]И, солнца совершенней,Меж духов ты сияешьСвятым своим убором,И вечных звезд просторомСредь миртов и источников блуждаешьТы с горними стадамиИ с теплотой любви следишь за нами;Иные долы, горы,

И рощи, и лесаТы зришь на небе, и цветы красивей;Иных сильванов взоры[127]Пленяет нимф краса —Бегут им вслед, но там любовь счастливей.Там, в ароматов диве,Под сению приятной,Где Дафнис с Мелибео,[128]Поет наш Андроджео,Лелеемый отрадой благодатной,И покоряет разомСтихии глас, что не постигнет разум.Как плющ на вязе старомИ в стаде бык, всех краше,

Как на полях счастливых ржи волненье,[129]Так славы чистым даромТы полнишь хоры наши.О злая Смерть, нет от тебя спасенья!Найду ль земную сень я,Где ты была б не властна?Узрим ли в мире сноваМы пастуха такого,Что пел бы среди нас так сладкогласно,Что рощи одевалисьЛиствой, и воды тенью укрывались?Все нимфы возрыдали[130]Днесь о твоей кончинеИ вместе с ними буки, гроты, кручи;

И прослезились дали,Поникли травы ныне,Не светит солнце, спрятавшись за тучи,И звери в лес дремучийУшли с лугов цветущих,Не видно стад в нагорье —Не щиплют травку в горе,Так всё томится от скорбей гнетущих,И эха глас щемящий:[131]«О Андроджео, Андроджео!» — в чаще.Со свежими венкамиЗдесь, у твоей могилы,Селян и волопасов не убудет;Из года в год меж нами,

Как голубь легкокрылый,Из уст в уста переноситься будетТо имя — не забудетЕго наш род искусный,Покуда тернам — гады,А рыбы водам рады.И ты не только в этой песне грустнойЖить будешь, но в бессчетныхПастушьих песнях и в стихах почетных.[132]Коль в вас, дубы, любови дух гнездится,Завесою тенистойСомкнитесь над могилой этой чистой.

ПРОЗА 6

Пока Эргасто пел свою жалобную песнь, Фронимо, из всех пастухов изобретательнейший[133], переписал ее на зеленую кору бука и один из венков повесил на дерево, раскинувшее свои ветви над беломраморной гробницей. После чего, когда обеденный час почти уже истек, мы подошли к прозрачному ручью, бегущему у подножья высокой сосны; и здесь, соблюдая должный порядок, принялись пить молоко[134], вкушать мясо жертвенных тельцов, нежнейшие каштаны и те плоды, что в изобилии взращивает в это время года земля; причем не обошлось без самых благородных вин, благоуханных благодаря своему почтенному возрасту, подмешавших к нашему общему трауру долю веселья. Но после того, как различными изысканными кушаньями насытили мы свой голод, кто принялся петь, кто сказки рассказывать, кто играть, а многие, одоленные дремой, забылись на лужайке.