— Я… да нет… нет же, Кет… эээ… кадарги, они… того… не говорят особо… — попытался вякнуть Зар, сын мельника, обившего шкурой кадарга дверь в стойло.
— Не говорят? Как по рогам получат — сразу заговорят, как миленькие. Не слишком связно, но кого надо укажут. Или думаете, покрывать вас станут?
— Так, Кет. Ты меня прости, но я это… не того, — проговорил ещё один «печатник».
— Свет Кетания просто хочет напомнить нам, что в некоторых ситуациях должно идти до конца и биться насмерть, — произнёс Марш, разглаживая поля своей шляпы, — и уж она-то знает, о чём говорит. А вот наши вологоловые братья, возможно, ещё не достаточно окрепли духом. И, знаете… она права.
Он поднял голову и улыбнулся, как гадюка, одними губами.
— Да-да, права. Нам следует поспешить в стойла, проверить, всё ли там в порядке, все ли на месте. Только вот, не знаю, о которых именно кадаргах идёт речь. А вы знаете?
— Да Огнера же наверняка, — вмешался Маро, — тех, которых за декорации выпороли! Помнишь, вы с Эви ещё к ним ходили! Действительно, идёмте в стойла, и прикажем оставаться на месте! Послушаются, точняк говорю!
— Угу, уже послушали! До политической ереси! — огрызнулась я, — и, кстати, Инквизиция с её судами и линзами далеко, а ваши же родоки да соседи — туточки! Думаете, у них своей управы на вас не найдётся? По-родственному так, по-тёплому? Как испокон веков принято? А? Например, в Горячку окунуть, а потом на кислотный гейзер жопой в волдырях посадить?
Ребята моментально сбледнули с лица.
— Так мы что, мы ничего… Никто бунтовать-то не призывал… А где стойла-то?
— Не призывали, знамо… А ты знаешь, где?
— Дык там где-то… Кет точно знает. Да, Кет?
— Кет! Где эти грёбанные стойла?
Сделав знак следовать за мной, я молча развернулась и пошла прочь. Быстро. Ещё быстрее. Ещё. Только бы успеть. Только бы успеть. Только бы…
…Всё-таки редкостный идиот этот Дарн. Нет, музыкант он талантливый, и постановки придумывает такие, что дух захватывает. Но вот в бытовых делах — бездарь. Просто убиться, какой бездарь. Недаром всё хозяйство на Халнере — иначе быстро бы всё под откос ушло. Включая театр, ага.
Нет, ну это надо додуматься доверить
…вытесанная из толстых досок дверь повернулась на хорошо смазанных петлях. Пропахшая потом темнота, прямоугольники окон под крышей. Свет от фонаря заметался по выгороженным стойлам — для каждого кадарга свое, отдельное. Низкие ящики с соломенными подстилками, грубые сундуки. Перерожденцам много не надо — штаны, чтоб прикрыть человеческий срам, да короткие рубахи для самок. Ну и теплые попоны-балахоны поверх этого, если зима.
— Так, сколько их? Все на месте? — спросила я, поднимая фонарь выше и двигаясь по проходу.
Одно, два, три. Три пустых стойла. И шкаф с инструментом расхреначен в щепки.
— Н-нууу? — обернулась я к Маршу, и театрально указала на стойла и шкаф.
— Сограждане решили изъявить свою волю. Я мешать им не буду, и вам не советую. Если угнетатель погибнет…
— …то с ним перекинусь и я! У меня Орры, забыл? — я потрясла рукой перед носом Марша, — ты мне их когда снимал крайний раз, а? Всё ля-ля да ля-ля, осла-абили типа, а я, вон, в лазрете сколько валялась, когда с Дарном по-крупному посралась! Мелкие издёвки теперь не страшны, да, но на полной мощноти эта хрень ого-го сработала! Забыл, да? А я вот нет! Мне моя жизнь дороже вашей ереси!
— О, вот это как раз мне известно. Сожалею, что с Оррами так получилось. Когда закончите с кадаргами, приходите, поговорим о дальнейших действиях по вашему освобождению. Пока же, позвольте откланяться.
И он пошёл к выходу. Ну и **** с ним.
— Так, — я опустила фонарь и развернулась к ребятам, — их надо их искать.
— Так мы это… не пойдём мы, — подал голос Зар.
— Как это не пойдёте?!
— Ну так… не пойдём. Ведь мы-то чо… мы ничо… — забормотал один из «печатников», косясь на Зара, — Дарн он это… того… орёт вечно… ну его…
— Ну да… надоел он, — подхватил Зар, — так что кадарги… ну… если это… того…. его… То хорошо. А если нет, то мы это… в горах заныкаемся, ежели чо.
Так, с этими всё ясно. Отвернувшись от «отказников», я окинула взглядом остальных. Парт чесал задницу, Маро поёжился и нервно дернул одежду на груди — там, где минувшим летом тонкий жаркий луч выжег священные письмена в наказание за ересь. Ещё один пацан скривился и сплюнул, но с места не сошёл.