Архангелы и Ко

Всю дорогу ты угрюмо смотрел в землю. Ты видел только зашарканный-захарканный керамит, трещины на нем, разноцветные вонючие лужи… А потом ты углядел шлепающие по этим лужам ботинки. Квадратноносые, шипастые. Грязные-грязные. Шагающие навстречу. Ты так и прилип к ним взглядом, уже явственно ощущая на языке гадкую склизлость, а потому не видел, как отец затолкал ветхую кредитку в Гераськин нагрудный карман. «Возьми. И чтоб больше не смел лезть к моему сыну».

Только расслышав эти слова, ты изумленно вскинул глаза.

Наверное, Гераська оскалился — черт знает, что там творилось за зеркальным щитком его моноциклистского шлема. Но вот голос Гераськин был именно каким-то оскаленным — издевательски, многозубо и хищно.

«Поздно, фазер, — сказал этот оскаленный голос. — Если бы сразу, то ИЛИ. А теперь И шуршики, И лизать. Велл уж, можно без всех. Hay».

Ты не успел понять, что случилось дальше. Вечно ссутуленная, ссохшаяся фигура отца вдруг сделалась очень большой и широкой, щиток Гераськиного шлема брызнул веселым блеском зеркального крошева, а сам Хрящатый всею спиной с маху ляпнулся в лужу — в ту самую, в которой только что нарочито грязнил ботинки.

«Чтоб больше не лез к моему сыну», — по-обычному вяло проговорил отец, брезгливо рассматривая иссеченные в кровь костяшки правого своего кулака.

И вы было пошли домой, но тут Гераська, завопив, подхватился на ноги, а отец, оттолкнув тебя, развернулся… Хрящатый грянулся о его грудь, как о стену, отцовы ладони взлетели этакими костлявыми крыльями, схлопнулись, и моноциклистский шлем сплющился между ними, будто пивная банка под каблуком.

Гераська еще оседал, еще валился на землю, а отец уже шел к тебе, на ходу ссутуливаясь по-всегдашнему, и комбинезон уже по-всегдашнему обвисал с его плеч… все сильней обвисал, все заметнее… потом отец споткнулся…

И только позже, когда начала собираться толпа и над улицей неуклюже завис грязно-белый турболет с красным крестом, ты заметил на отцовой груди крохотное пятнышко. Черное. Спекшееся. След плазменного жала «осы».

Отец еще одно-единственное слово успел вымучить: «Повезло». Хорошо, очень хорошо, что он успел на последнем выдохе прохрипеть это слово, и очень-очень хорошо, что ты сумел расслышать его хрипенье сквозь собственные надрывные всхлипы. Иначе ты ни за что не поверил бы запоздалому маминому рассказу про на годы растянутую смерть от постаннигиляционного облучения.

…Похоже, встроенные в койкообразный гроб идиоты-датчики вообразили, что их подопечный опять заснул — сидя. Во всяком случае, зуммер гипнопассиватора решил вякнуть еще разок, и неуверенное, но более чем противное это вяканье разом выдернуло Матвея из трясины воспоминаний. И почти сразу же залился мелодичной трелью интерком внутренней связи: господ участников экспедиции приглашали к завтраку.

Одеваясь, Матвей вдруг решил, что в кают-компанию он сегодня пойдет. Общаться с кем бы то ни было не хотелось по-прежнему, есть тоже не хотелось, но мучиться наедине с собственной памятью не хотелось всего сильней.

Вне каюты оказалось шумно, людно и бестолково.

К сожалению, жилой модуль проектировался под рэйнджеров, а не под обосновавшееся здесь сбродное экспедиционное стадо.

Люки кают открывались по-старомодному, на петлях, ровно на девяносто градусов и внутрь коридора. А ширины коридора с избытком (правда, небольшим) хватило бы, чтоб между рядом этих распахнутых тяжеленных бронепластин и шеренгой беззаветных вояк, подпирающей противоположную стену, мог бы пройтись туда-сюда шкафообразный сержант — оценщик внешнего вида подчиненных и порядка в их обиталищах. Потом, под «Налеееее-ву! На утренний прием пищи шаго-о-ом… ырш!!!» непрошибаемый щит Объединенных Рас двинулся бы в кают-компанию слитной колонной по одному (чеканный шаг, каменные лица, оловянные глаза, форма одежды вне зависимости от половой принадлежности — «утренняя облегченная № 2»). И единственной досадой, возможной при таком положении дел, были бы шуточки все того же сержанта, менее аппетитные даже, чем армейский рацион: «Тверже ножку, пускай себе он хоть с трассы соскочит, этот летучий блевотоутилизатор! Представьте, что на тарелках вас ждет неподмытозадая флерианская мразь! Сейчас покажете мне, как будете расправляться с клювомордыми врагами цивилизации! Сожрать их сырыми, с перьями вместе, й-йе! Эй ты, интеграл ходячий, выправка где?! Погляди, как вон тот парень браво выпячивает грудь! Ах он не парень? Тем более погляди — пусть у тебя хоть что-нибудь выпрямится!»

А сейчас…

Несмотря на все заверения экипажа и Шостак-сыновьего секретаря, новоэдемцы, похоже, так и не поверили, что опоздавших здесь все-таки кормят. И теперь Матвей наконец понял, какого зрелища лишал себя до сих пор, пропуская штатное время кормежек.