Архитектор

Голодовка отвлекала от насущных конфликтов. Голодовка неминуемо спасала, так уж было заведено. Пока тут ивовым прутом свисаю над чашкой похлебки, над рваной краюхой хлеба, я до сих пор по ту сторону границы, рядом с Хорхе, еще таким живым и гордым мной; а стоит откусить, насытиться – война проиграна навек, и улетает вдаль лазурный небосвод, исчезают крестьянки из деревни под горой, для которых Ансельм не имел имени, а узнавался как самый тощий. Стоит поддаться любому низменному инстинкту, вновь оседаю тем, кем закончил: владеющим имуществом, женатым, неверным, наетым бездельником из цеха.

Сумев отказаться, мы обретем покой, голод лучшим оповещением притянет обратно в безоблачное детство вечнопостного, в звонкие дни блаженной непорочности, к первому восторгу от резьбы по камню, к хору, к горным ручьям и к страдавшему катарактой старику Хорхе, чей на закате лет едва ходивший скелет однажды рухнул оземь, и ни один из братьев не заметил в скомканной рясе усопшего аббата, и каждому брату отчего-то виделась лишь тряпка, валяющаяся на полу.

* * *

Прокравшись на цыпочках к столу, где пустобрюхим я уснул на свитках, Люкс растормошила меня свой обрадованной визготней:

– Он будет здесь! Всё привезли, осталось собрать воедино!

Стряхнув с себя остатки сна, я поднял Люкс на руки, закружил:

– Боже, ты стала такой тяжелой! У Бланш хорошо кормят?

– Просто я выросла, – с поволокой глянув, она запрокинула голову, выставив передо мной смуглую шею. Не вынося подобных игр, я поставил девушку на пол и, взяв ее перепачканную чернилами ладошку, направился на соборную площадь.

Столпотворение уже несколько часов ожидало лицезреть меня-победителя, меня-завоевателя-пространств-по-вертикали, меня-того-кто-установит-шпиль. В груди радостно трепыхнулось. Он был тут, он был готов к сборке и к подъему.

– Наверх, наверх, складываем! – едва шевеля обескровленными устами, прошелестел я своим работникам, но тем не требовались слова, чтобы приступить к делу.

Все этапы возведения я вспоминаю как одно самое главное событие, случившееся со мной.

Шпиль Собора был совершенством. Дубовый, залитый свинцом огромный конус, он являл такую невероятную высоту и уходил, уходил за облака, взлетал ввысь в экстатическом порыве, который не способен понять ни один из живущих людей. Из острия шпиля вырастал внушительный крест… Тонкий, тоненький шпиль – как бы ветер не завязал тебя в узел!

Каким тогда я был счастливым! И все глядели наверх, раскрыв рот в изумлении, осеняя себя крестным знамением, качая головой в неверии, кланяясь передо мной, благоговея.

Оно меня больше не волновало. Невинным, безгрешным, заново родившимся ярким светом я словно возносился к Господу вслед за своим зданием. Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto, sicut erat in principio, et nunc, et semper, et in saecula saeculorum. Amen![15]

Теперь меня видно издалека! И из самых глухих уголков наших земель видно, как я люблю тебя, Боже. На таком острие – на моей голове – и на мне – теперь держится небо!..

* * *

– Где моя сестра? – Жозеф нервничал.

– Ты меня об этом спрашиваешь?

– А кого еще, черт побери? Ее не было дома с воскресенья.

В одно мгновенье ставший слабоногим, я пообещал помощнику все разузнать. И угрюмо заковылял в малую церковь.

По дороге пытался занять мозг высчетами, когда дарохранительницу перетащим оттуда в новый Собор и начнем там службы. Строительство не помешает прихожанам, а только приучит их заранее к новому месту. И милостыня, заодно, как можно забыть о пожертвованиях…

– Сын мой? – епископ не ожидал столь позднего визита.

– Карло, ты не видел Агнессу?

– Какую Агнессу? – ему хотелось подольше помыркать меня носом в провинности.

– Сестру Жозефа, моего витражиста.

– Ах, да… Девицу, с которой ты прелюбодействуешь?

Я терял терпение:

– Полно тебе, Карло! Она была на мессе? Я не мог прийти, потому что привезли верховину и…

– И ты, как всегда был слишком занят, Ансельм, возился с Вавилонской башней и упустил из виду Вавилонскую блудницу…

– Эй, вы забываетесь, ваше преподобие!

Карло вскинул брови:

– А ты нет? Не забываешься ли ты, спрашивая у меня такие вещи? Но я отвечу тебе, я скажу тебе правду, пожалуйста – сестры витражиста не было на мессе. Должно быть, ей стало слишком стыдно принимать причастие под бременем грехов.

* * *

Осторожно ступая шаг за шагом по хилым досочкам, по шатким столбикам, я карабкался вверх по строительным лесам. Вечер, насыщенный усталостью, густая летняя ночь, сизые перья-тени наступали на Город.

Извращенное удовольствие от расставаний в громком треске рвущейся ткани, словно отрывают от плеча рукав (только не путай его со словом «рука»); и вдруг, в долгой паузе, тяжелой и хмурой, незаметно меняется фактура, лохмотья становятся кружевом, осознаешь: смысла нет, да и нужен ли? Понимаешь: все во благо и – ах! – подползаешь к последнему краю; посмотри, на каких мягких волнах я навек от тебя уплываю.