Архив

– Корыто, – подсказал Колесников. – А за что его, милягу кривоногого.

– В морду дал кому-то. Чуть срок не влепили, за хулиганство, еле отмазался, – тетка взглянула на племянника из-под нависших куделей.

– Корыто, корыто, – повторил Колесников.

– Да знаю, – огрызнулась тетка. – Тебя хотела проверить, – и принялась дописывать объяснительную.

Несколько минут они молчали, занятые своим делом. Колесников не то чтобы любил пельмени, он привык к ним, как привыкают к воде, зачастую не обращая внимания на вкус. Жаль только – горчица кончилась.

Отцедив через дуршлаг, Колесников перекинул пельмени в тарелку, намереваясь уйти к себе в комнату.

– Оставайся тут, – произнесла тетка и отодвинула бумагу.

Колесников привык есть в своей комнате. Но в тоне тетки он уловил беспокойство. Да и вся она сегодня казалась какой-то непривычной.

Колесников сел, отрезал хлеб, придвинул тарелку. Пельмени скользили, увертывались от вилки, словно живые.

– Я, наверно, замуж выйду, – проговорила тетка.

Очередная пельменина выскочила из тарелки и шмякнулась чуть ли не посреди стола. Но тетка промолчала, даже засмеялась. Зубы у нее были красивые, ровные, один к одному. Единственно схожее, что она имела со своей сестрой, покойной матерью Колесникова. Вообще, тетка вся удалась в отца, второго мужа бабушки Аделаиды. Колесников помнил того человека, шумного и озабоченного старика, хоть тот и умер, когда Колесникову было лет семь.

Приподнявшись, Колесников ухватил пельменину пальцами и вернул в тарелку.

– Поздравляю! – прогундел он. – Новость, прямо скажу… ошеломляющая.

– Не бойся. Я к нему перееду жить. Выписываться не стану, а так. Разонравится – вернусь, – прервала тетка. – У него квартирка очень даже. Не то что наша конюшня.

«Конюшня. Сама и сделала», – подумал Колесников, но промолчал, потрясенный новостью. Неужели и вправду ему замаячила другая жизнь? Он почувствовал, как набухли веки, и судорожно сжал скулы, чтобы унять неуместные слезы. Плакса, укорял он себя.

– Да ты чего, Женька, чего? Вот те на, – еще больше растравляла тетка. – Вот дурачок. Выложишь свои книги, никто тебя не попрекнет.

– Да ладно, – Колесников уже справился с собой. – Была у нас семья. Бабушка, твой отец. Моя мама, я… Жили не так уж чтобы хорошо, но как-то… А теперь я радуюсь, что остаюсь один…

– Сам виноват, – тихо и печально проговорила тетка. – Женился бы, привел жену. Жили бы сейчас одни… А то все я да я. Знаешь мой характер. Такая уж уродилась, сама другой раз жалею… Ладно, разъедемся и станем не-разлей-вода, посмотришь. Еще позовешь назад тетю Киру.

Колесников усмехнулся.

– Да! Забыла сказать, – вспомнила тетка. – Звонили с почты, спрашивали тебя. У них там завал с телеграммами. Кто-то заболел, разносить некому.

– Ну их! – отмахнулся Колесников. – Устал.

– А то пойди, выручи… Я пока на стол соберу. Михаил придет, сядем как люди, отметим.

Может, и впрямь сбегать, подумал Колесников, час-полтора похожу, платят, правда, не жирно, да главный доход от получателей – кто полтинником одаривал, а другой и рубль кинет… Колесников посмотрел на часы. Начало девятого, к десяти он обернется.

– Ладно, схожу, – решил он и поднялся. – Чай с вами попью. Если кто позвонит, не забудь, передай.

Воротился Колесников домой, как и рассчитывал, к десяти. То, что в квартире стоит дым коромыслом, он понял уже на площадке. Звуки, обычно повергающие его в уныние, на этот раз манили и возбуждали, еще бы – такая новость!

Михаил сидел босой, в брюках, в сетчатой майке, сквозь которую просвечивала сизая птица с письмом в клюве. Колесников не первый раз видел эту наколку и всегда удивлялся – на письме значился домашний адрес Михаила. «Это старый, – объяснял каждому Михаил. – Кольнул сдуру, на тот случай, если сам объяснить не смогу». Тем самым он не раз вводил в заблуждение молодцов из вытрезвителя, гоняя их по ложному следу.

– А… Родственничек явился, – обрадовался Михаил, оглядывая стол, на котором высилось несколько бутылок. – Садись, дорогой. Выпьем, закусим.

Тетка Кира, одетая в свое лучшее платье из желтого крепа, с кудрями цвета лимона и в туфлях на высоких каблуках, рядом с полураздетым Михаилом смотрелась как большая янтарная роза рядом с еловой шишкой.

– Садись, Женька, распускай пояс, ешь-пей, – приладилась тетка. – Самообслуживайся.

Колесников с охотой присел на придвинутый табурет, между теткой и Михаилом. Это кажется, что разносить телеграммы дело простое, тяжесть от ног подбиралась к пояснице, особенно ныло в икрах.

– Вот, брат, – красное, распаренное лицо Михаила улыбалось наподобие гуттаперчевой маски. – Прозвенел я пятнадцать суток и решил – все, надо завязывать, – он щедро лил водку в граненый вокзальный стакан. – А что мне надо? Заработки, твоим профессорам и не снилось. Квартира. Два ковра…

– И третий есть, забыл? – поправила тетка. – В колидоре.

– Это так, палас. В Ташкенте на утюг обменял… Ладно, считай, три ковра.

– Три, три, – упрямилась тетка. – Холодильник. Телек цветной.

– Ага. Трубку недавно сменил, совсем как новый, – продолжал Михаил. – Но я не об том…