Архив еврейской истории. Том 12

Квят[ковский], Шир[яев], Зунд[елевич] держали себя прекрасно и представляются в деле людьми высоко стоящими по нравственному и умственному своему складу. Отдам честь Мойше – я им просто любовалась, так мило он себя держал – между прочим, не в похвалу будь сказано, мы, кажется, обоюдно получили симпатию друг к другу[605].

Иванова вспоминала о Зунделевиче: «На суде он держался прекрасно»[606]

. Мартыновский подытоживает: «Даже судьи не могли не оценить простоты, полного достоинства ответов и манеры держаться Ширяева, Зунделевича, Квятковского и Ивановой. Это чувствовалось по тому вниманию, с каким суд относился к словам этих подсудимых»[607].

Сам Зунделевич говорит о процессе в уже упоминавшемся письме от 1 ноября 1880 года, которое в общем писалось в насмешливо-шутовской и даже несколько раздражительной тональности, так что невозможно понять, где он пишет серьезно, а где – нет:

Скажите, пожалуйста, друзьям, чтобы в своих отчетах относились с вежливостью к составу нашего суда и прокуратуры, даже если нас повесят. Лучших судей и прокур [ора] желать нельзя. Они оставили чрезвычайно приятное впечатление, и грубость по отношению к ним была бы непростительна. Будь между подсуд [имыми] один талантливый человек, то при терпимости суда этот процесс сделался бы историческим. Но у нас, к сожалению, все бездарности. <…> Крестов у нас в суде как на кладбище, а звезд, как на небе. Все-таки публика очень симпатичная. Пред ней стоило бы поговорить, жаль, что я так бесталанен[608].

Приговор, вынесенный судом 30 октября и утвержденный с некоторыми изменениями 1 ноября исполняющим обязанности командующего Петербургским военным округом генерал-адъютантом А. С. Костандой, не оставлял, однако, места для шуток и насмешек. Из числа названных ранее подсудимых Квятковский, Ширяев, Пресняков, Тихонов и Окладский были приговорены к смертной казни через повешение, Зунделевич – к бессрочной каторге, Бух, Иванова, Мартыновский и Кобылянский – к различным срокам каторжных работ, а Е. Н. Фигнер и Дриго – к ссылке в Сибирь. Окончательное решение принимал Александр II, и он 2 ноября утвердил смертную казнь двум из пяти смертников – Квятковскому и Преснякову, а остальным троим заменил виселицу пожизненной каторгой. 4 ноября 1880 года Квятковский и Пресняков были повешены на левом фасаде Иоанновского равелина Петропавловской крепости[609]

.

Последняя часть письма Зунделевича от 1 ноября, написанная уже после оглашения приговора, по своей серьезности резко контрастирует с предшествующей:

Говорить о приговоре мне совестно. Он для меня так мягок, что я положительно поражен. Я никогда не думал, чтобы суд имел право меня приговорить не к смерти. Но волнуюсь я теперь гораздо больше, чем до приговора, не скажу, [что] чем если бы меня приговорили к смерти, потому что не знаю, как бы я тогда волновался. Мне страшно за судьбу пятерых осужденных. Пока не придет им смягчение, я проведу тяжелые дни. А они то? Страшно и подумать. Я как-то не успел одуматься, как уже очутился вне залы заседания. Я даже не успел взглянуть на осужденных на смерть[610]

.

Обращение приговора в исполнение

Отец Зунделевича Исаак Ошерович отправил 7 ноября 1880 года прошение Александру II о помиловании сына. В нем И. О. Зунделевич, в частности, писал: