Архив еврейской истории. Том 13

Мои воззрения вышеизложенные ставили меня в положение, изолированное от всей «землевольческой» одесской публики, и отсюда же проистекает целый ряд знакомств, имевших задачей выяснить и отстоять эту точку зрения. Так, в конце 1878 года я познакомился с Михаилом Грачевским, а потом и с Андреем Желябовым[487]

; были беседы, не приведшие, впрочем, к соглашению по основным вопросам программы; знакомство это было непродолжительно, так как Грачевский был сослан, а Желябов скрылся. Деятельность моя в Одессе за все время пребывания посвящена была пропаганде идеи политического переворота в том его смысле, как я выше упомянул, вплоть до июля 1879 года я не приобрел никаких новых знакомств с лицами уже осужденными, — и, кажется в июле, я познакомился с Николаем Колодкевичем, и через него я впервые имел возможность ознакомиться с характером тех взглядов, которые были преобладающими в С[анкт]-Петербурге; он же сообщил мне, что новое направление имеет выразиться в органе «Народная воля», программу которого он изложил на словах и в общих чертах. Частые разъезды его мешали близкому знакомству с программой. С получением лишь 1-го № «Народной воли» и с поселением Колодкевича на жительство в Одессе знакомство с ним и его взглядами приняло было деятельный характер. Солидарность во взглядах лично с Колодкевичем оказалась полная, хотя полученная впоследствии программа Исп[олнительного] ком[итета] несколько нарушила эту солидарность ввиду отсутствия прямого заявления о политическом перевороте как о задаче, не сопряженной непосредственно с насильственным осуществлением социалистических идеалов; посещая квартиру Колодкевича, я встречал разных лиц, разновременно, причем ни фамилии их, ни деятельность их мне не известны. К этому же периоду относится знакомство с Колодкевичем Герасима Романенко чрез мое посредство; знакомство это состоялось ввиду заявленного со стороны Романенко желания поговорить с «иноземцем», разделяющим необходимость представительных учреждений в России. В августе месяце 1879 года приехал в Одессу Гольденберг, с которым я был знаком еще в Петербурге в 1874 г.; на бульваре меня свел с ним Колодкевич, и встреча эта ограничилась самым обыкновенным разговором. По каким делам приехал Гольденберг, я не знаю, и больше я его не видел за этот приезд. В начале ноября он опять приехал в Одессу — прямо на квартиру Колодкевича, о чем я узнал на другое утро при свидании с Колодкевичем, заявившим мне, чтобы я принес данные им чрез меня на хранение 500 рублей; явившись на квартиру, я не застал Колодкевича, а одного только Гольденберга, а затем пришел Романенко, в присутствии которого завязался разговор обыкновенного революционного содержания, причем продолжался до прихода Колодкевича, которому я и вручил деньги. (Романенко был с Колодкевичем познакомлен мной незадолго до приезда Гольденберга.) Больше я не виделся с Гольденбергом в присутствии Романенко, а в отсутствие последнего я видел его в ресторане «Славянской гостиницы» вместе с Колодкевичем, куда последний приходил обыкновенно ужинать. Таким образом, встреча с Гольденбергом в ноябре месяце ничем по характеру своему не отличалась от встречи в августе месяце, и показание Гольденберга относительно бывшего у него со мной и Романенко разговора о приготовлениях к покушению в Москве является с его стороны ложным оговором, вызванным, вероятно, неприязненным его ко мне отношением. Что же касается Романенко, который Гольденбергом оговорен так же ложно, как и я, то указываю на то обстоятельство, что Романенко приехал в Одессу и познакомился с Колодкевичем уже после поселения последнего на квартире в доме Волконского и, следовательно, незадолго до приезда Гольденберга. Деятельность Колодкевича в Одессе была мне известна лишь со стороны близости его к организации «Нар[одной] воли», так [как] от него первого исходили получаемые издания и всякого рода сведения. Относительно участия его в приготовлениях к одесскому покушению, равно как и о факте самого замысла, мне ничего не было известно. Лишь в конце марта я получил от него из Петербурга письмо, в котором он извещал меня о Гольденберге и о его оговоре; вскоре по получении письма я уехал из Одессы (кажется, в апреле [18]80). Период времени от апреля [18]80 года до начала августа я выяснить не желаю, а в августе [18]80 г. я приехал в Петербург, где и жил до начала ноября. За этот период времени я виделся сначала с Грачевским, а потом с Колодкевичем на квартире в Троицком переулке, которая в мою бытность там служила, очевидно, для свиданий, ввиду того что я встречал там много разных лиц, мне незнакомых, а также и Меркулова, которого я неоднократно видел еще в Одессе, имеющим какие-то деловые отношения с Колодкевичем. Лично я с Меркуловым, как в Одессе, так и в Петербурге, никаких деловых отношений не имел; в квартире Троицкого переулка я не видел никаких принадлежностей типографии и ни в каких типографских работах не участвовал; если же, вопреки моему соображению, что в квартире Гельфман не помещалась, таковая тем не менее находилась там, то предъявленное мне показание Борейши и справедливо, так как я на квартире Гельфман бывал, а следовательно, он мог меня видеть, как выражается сам, в типографии «Народ[ной] воли». В ноябре я уехал в Киев ввиду необходимости, характера которой я выяснить не желаю. Во всю мою бытность там до марта месяца я виделся очень часто с Левинским, через которого я добывал разного рода нужные мне справки и сведения; свидания эти происходили на разных квартирах, указания коих я получал от него же; ни хозяев, ни попадавшихся в квартире посетителей я фамилий не знаю, да и не интересовался знать; помню лишь одного Маслова, который, вероятно по просьбе Левинского, свел меня к Саранчову — так как я с Масловым никаких личных столкновений не имел и не обращался к нему ни за какими услугами, какие соображения руководили Масловым, когда он заочно рекомендовал меня Саранчову, я не знаю; не знаю также и того, откуда почерпнул обо мне Маслов сведения, когда я не имел с ним даже разговора; о себе я ни с кем в Киеве не говорил, так как на эту тему разговоры, по-моему, более чем неуместны. С Саранчовым я желал познакомиться по интересу чисто техническому — получить от него сведения о киевских процессах, материалы которых проходили через его руки. Как всегда бывает при встрече с новоприезжим из Петербурга (я Саранчову этого не объявлял вовсе) — Саранчов обратился ко мне с вопросом относительно взглядов, господствующих в Петербурге. Я очень охотно изложил их ему, но далеко не в том виде, как он представляет, он упустил самое существенное, именно — преобладание в партии «Народной воли» стремления исходить из поступательного развития существующего политического строя к идеальному, и в этом смысле ближайшая задача партии заключается в осуществлении Земского собора как представительного учреждения страны, с правами высшей решающей инстанции, без косвенных посредников между ним и особой монарха. Такая постановка вопроса составляет необходимейшее условие правильного понимания принципов партии «Нар[одной] воли» и ее практических задач. Что же касается остальной части показания Саранчова, то она настолько противоречива в сопоставлениях, что я не нахожу возможности иначе объяснить ее, как продиктованной побуждениями чисто личного свойства, а потому и безусловно ложной. Никаких опасений относительно совершенного Саранчовым предательства у меня не было и никаких угроз я не делал ему; о денежном состоянии революционного фонда я ему ничего не говорил и никаких денег от него не получал ни лично, ни через посредство кого бы то ни было.