Архив потерянных детей

Следующим утром я просыпаюсь спозаранку в нашем коттеджике и иду в район кухни и гостиной. По дороге открываю дверь на веранду и вижу, как из-за гор поднимается солнце. Впервые за многие годы я испытываю желание записать на диктофон дольки нашего интимного семейного пространства, звуки, которые меня снова тянет запечатлеть и сохранить. Возможно, дело лишь в ауре прошлого, источаемой этой новой обстановкой и новыми обстоятельствами. Все спуталось, не разберешь, где начала, где концы. Мы взираем на них, как коза или скунс, должно быть, бездумно таращатся на горизонт, где зависло солнце, не понимая, восходит ли это желтое светило или собирается заходить.

Я хочу и одновременно не хочу записывать на диктофон эти первые звуки нашей совместной поездки; хочу, подозревая, что это последние звуки чего-то, а не хочу, потому что не желаю нарушать их звучание своей звукозаписывающей суетой; не хочу превращать этот конкретный момент нашей общей жизни в документ для моего будущего архива. Будь у меня возможность подчеркнуть его отдельные элементы своим разумом, как карандашиком, я бы так и сделала, я подчеркнула бы этот солнечный свет, что льется в окно кухни и затопляет весь коттеджик золотистым теплом, пока я налаживаю кофеварку; этот нежный ветерок, что задувает в раскрытую дверь и щекочет ноги, пока я разжигаю плиту; это шлепанье ступней – маленьких, босых, теплых со сна, – когда девочка выбирается из кровати и, подойдя ко мне сзади, провозглашает:

Мама, я проснулась!

Она застает меня у плиты, где я караулю, чтобы не убежал кофе. Она смотрит на меня, улыбается и трет глаза, когда я в ответ тоже желаю ей доброго утра. Во всем свете я не знаю никого другого, кого приводило бы в такой восторг собственное пробуждение, кто возвещал бы его с такой чистой радостью. Ее глаза огромны, как блюдца, грудка голенькая, белые штанишки-бананы великоваты и топорщатся вокруг нее мягкими складками. Очень серьезно, тоном благовоспитанной девочки она заявляет:

Мама, у меня к тебе вопрос.

Какой же?

Я хочу спросить тебя: кто такой этот Иисусе, бляха-муха, Христе?

Вместо ответа я вручаю ей огромный стакан молока.

ПОРЯДОК

Мальчик и его отец еще спят, а мы двое – мать и дочь – сидим на кушетке в маленькой, но светлой гостиной коттеджика. Она отпивает молоко и раскрывает свой альбом. После нескольких неудавшихся попыток что-нибудь нарисовать она просит меня начертить четыре квадрата – два вверху и два внизу страницы – и велит разместить в них надписи в следующем порядке: «Герой», «Место действия», «Затруднительная ситуация», «Решение». Закончив надписывать квадраты, я интересуюсь, для чего все это, и девочка объясняет, что так ее научили в школе рассказывать истории. Дурное литературное образование начинается слишком рано и продолжается что-то слишком долго. Как-то раз я помогала мальчику с домашним заданием – он, помнится, учился тогда во втором классе – и вдруг сообразила, что он, похоже, не понимает разницы между существительным и глаголом. Я возьми и спроси. Мальчик картинно воздел очи горе и, помолчав секунду-другую, ответил, что, разумеется, знает: существительные – это слова на желтых карточках, которые висят над доской, а глаголы – на синеньких и висят под доской.

Между тем девочка с головой ушла в свое занятие и что-то рисует в начерченных мной квадратах. Я пью кофе и опять открываю «Дневники» Зонтаг, перечитываю отдельные строки, выхватываю отдельные слова. Брак, расставание, нравственная бухгалтерия, выхолощенная, разлука: неужели подчеркиванием этих слов мы предрекали все ныне происходящее с нами? Когда наступило начало конца нас двоих? Не могу назвать когда, не знаю почему. Я ни в чем не уверена. Незадолго до этой поездки я обмолвилась двоим-троим друзьям, что мой брак, возможно, идет к концу или, во всяком случае, переживает кризис, и они бросились расспрашивать:

Что стряслось?

Они желали знать точную дату:

Когда именно ты это поняла? До вот этого или после вон того?

Они допытывались причин:

Из-за политики? Приелось? Эмоциональное насилие?

Они желали знать, какое событие послужило толчком:

Он что, изменил тебе? Или ты ему?

А я повторяла, что нет, ничего такого не случилось. Или, вернее, да, вероятно, случилось все, что они наперечисляли, но не в том корень проблемы. А все-таки? – наседали они. Они желали знать причины, мотивы и особенно – когда все началось:

Но когда, когда конкретно?