Архив сельца Прилепы. Описание рысистых заводов России

За время пребывания завода в Прилепах я дважды выставлял своих лошадей – на Всероссийской выставке в Москве и на окружной выставке в Симбирске, и один раз жеребец моего завода соискал премию за правильность и красоту форм при розыгрыше Императорского приза. Что касается успехов моих лошадей на бегах, то именно в это время они были наиболее значительны. По выигрышам завод занял весьма видное место среди других орловских заводов и получил известность уже не только на юге, но и во всей стране. Процент бегущих лошадей был исключительно высок, и в этом отношении мой завод уступал, вероятно, одному только заводу Щёкина. Благодаря этому завод создал себе репутацию призового, и те, кто хотел купить лошадь для призов, охотнее всего обращались ко мне. Следует, однако, сказать, что процент классных лошадей был несравненно ниже, чем можно было ожидать по материалу, но в этом менее всего были виноваты сами лошади. Было три основные причины того, что сравнительно ограниченное число лошадей моего завода смогли показать свой класс. Во-первых, лошади несли недостаточную работу, а потому попадали на ипподром сырым материалом. У Щёкина, Телегина и некоторых других коннозаводчиков полуторники осенью уже летали без секунд, я же в эту пору только начинал заезжать своих. Стоит ли удивляться, что, когда мои лошади попадали на ипподром, их подготовку форсировали и лошади не выдерживали. Во-вторых, лошади моего завода были по преимуществу позднеспелые, из «крепких», так сказать, линий: дети дистанционеров, они сами любили длинные дистанции. Им же приходилось, еще не созрев и не окрепнув, вступать в бой со скороспелыми Лесками, Корешками и Вармиками, и в этом состязании на резвость они погибали. Совсем иная картина была бы, если бы этих лошадей выдерживали до известного срока, давали им окрепнуть и развиться. Тогда уже никакие Лески и Корешки не смогли бы ехать с ними на дистанцию. Малютин, имевший в своем заводе две позднеспелые линии, поступал именно так, но у меня не было средств Малютина, я не мог последовать его примеру и продавал своих лошадей уже в двухлетнем возрасте. В-третьих, лошади моего завода продавались с аукциона, попадали в разные руки и не всегда оказывались на ипподроме. В 1911 году у меня в заводе родился замечательный по себе серый жеребец от Боярина и Бойкой, которого я не без умысла назвал Бенефис, ожидая, что эта лошадь покажет много и прославит завод. Бенефиса на аукционе за большие деньги купили в Астрахань, а через полгода от Синегубкина, который ежегодно наведывался в Астрахань и был в курсе всех тамошних дел, я узнал, что Бенефис за 9 тысяч рублей продан в Персию, на конюшню шаха. Синегубкин очень жалел, что не успел его купить, так как Бенефис был резов.

Словом, лошади моего завода попадали в разные руки, к разным наездникам и в разные условия, а потому многим из них было куда труднее показать себя, чем лошадям других коннозаводчиков. Моя знаменитая Соперница, о которой я вскоре поведу речь, дала от Пекина гнедую кобылу Скуку. Поскольку это был первый жеребенок Соперницы, а Пекин как производитель был пока неизвестен, то Скуку на аукционе продали с надбавкой за 1005 рублей. Ее купил г-н Бразоль, человек у нас в спорте никому не ведомый. Через день я познакомился с ним. Это оказался очень милый юноша, недавно окончивший училище правоведения, племянник бывшего полтавского губернского предводителя дворянства. О лошадях он не имел ни малейшего представления и купил Скуку для езды. Я ему сказал, что ей всего два года, на что он ответил, что будет на ней ездить в беговых дрожках. Каково же было мое удивление, когда в марте следующего года я прочел имя Скуки на афише Петербургского бегового общества! Скуке было три года, она бежала без проигрыша и по третьему бегу показала рекорд 2.26. Встретив через некоторое время Бразоля в Петербурге, я его поздравил с тем, что он изменил свое первоначальное намерение и отдал лошадь в тренировку. Как же я снова удивился, когда он сообщил мне, что ничуть не бывало, всю осень он проездил на Скуке в дрожках по хозяйству, зиму она у него стояла, а в январе он ее прислал в Петербург, поставил в общественную конюшню и после двухмесячной подготовки она блестяще поехала! Позволительно спросить, каков же был класс этой кобылы, какую бы резвость она показала, если бы в свое время попала на первоклассную призовую конюшню к хорошему наезднику? Ответ на этот вопрос дал в следующем году брат Скуки (от той же Соперницы), бурый жеребец Соперник, который у Ситникова показал 1.32,1 на версту и бил всех остальных трехлеток, кроме Спора завода Телегина. Скуку Бразоль весной взял из Санкт-Петербурга к себе в имение, но на этот раз езда в дрожках окончилась плачевно: трехлетняя кобыла, вернувшись с ипподрома, вдребезги разнесла дрожки и искалечила себе ногу. Так закончилась навсегда ее карьера не только призовой, но и упряжной лошади.