Архив шевалье

– Вот почему ты, Дурманов, не хочешь, чтобы все было по-человечески? Погоди, сержант! – удержал он напарника, который уже собрался было пнуть Саню тяжелым сапогом. – Видишь, Дурманов, до чего ты людей доводишь! Товарищ сержант еле сдерживает свое справедливое негодование твоим, Дурманов, контрсоциальным поведением. Мы же тебе здесь жить не запрещаем! Живи, раз так вышло в нашей стране. Но не кури хотя бы! Кругом женщины, дети, иностранные гости. Стыдно, Дурманов! А ну сдай чинарик, а то – вот честное старшинское – дам тебе по башке «демократизатором» и пройдет твой цистит, будто его и не было…

Саня, не поднимая головы, сделал две глубокие затяжки. Он жадно обсасывал окурок, впечатывая небритые щеки друг в друга, а потом выдохнул в пол тяжелое перегарное облако. Обмусоленный чинарик, как живой, выпрыгнул после щелчка из его пальцев, описал дугу и приземлился точно на носок сержантского сапога.

– Ну вот и молодец! – обрадовался старшина, с интересом наблюдая, как сержант, приплясывая, сбивает на пол прилипшую «приму» и при этом гулко наносит Дурманову увесистые удары ногой в голову. – Хватит, Мурашов! Хватит! Он все понял. Не бей его больше. А то, не ровен час, перебьешь ему какую-нибудь жизненно важную деталь в расстроенном никотином организме, скончается он от нанесенных тобой увечий, а демократическая пресса напишет, что имели место истязания гражданина Дурманова, который, сидя голой жопой на холодном полу, протестовал против существующего коммунистического режима! Чуешь, Мурашов, куда клоню?! Того, кто грубит или сопротивляется, теперь наказывать нельзя. Вот если человек молчит или, к примеру, пьян, тогда молоти его, Мурашов, со всей демократической открытостью и коммунистической принципиальностью! От всей души, как в той телепередаче! А вот если упирается или там окурком в тебя целит – это уже политика, Мурашов. Это уже социальный протест. Понял?

– Так точно, товарищ старшина!

– Молодец, Мурашов! Хвалю! Быть тебе начальником московской милиции! Видишь, Дурманов! – продолжил он. – Демократия торжествует по всей стране! Ты имеешь полное право жить там, где хочешь, – к примеру, хоть на Казанском вокзале. А нам положено беречь твой покой! Но пойми: мы ведь бережем покой и остальных граждан, которые вместе с тобой проводят свой досуг на Казанском вокзале. Вот почему ты не должен здесь курить! Пойми, Дурманов: твоя свобода, если судить по Гегелю, заканчивается там, где начинаются свобода и права другого человека!

– В смысле, арестуете, что ли? – глухо уточнил Дурманов.

– Нет, не арестуем мы тебя. Говорю же – свобода!

Саня Дурманов согласно кивнул: мол, точно, свобода…

– Лучше ложись рядом с Николаем. Поспи… Ночь уже… И утрись! А то вон кровь из ушей пошла! Ну-ка скажи быстро, почему у тебя кровь из ушей идет? Может, тебя бил кто? Может, ты подвергся бандитскому нападению? Ты скажи, Дурманов, и мы сразу отыщем этих разбойников!

– Что вы, товарищ старшина! Это я об угол скамейки… Случайно, так сказать!

– Молодец, что не врешь органам! Ну спи, болезный! Ночь уже…

И правда, была глубокая ночь, но, несмотря на это, в центральном пассажирском зале Казанского вокзала было удивительно многолюдно. Вокзал жил своей бурной ночной жизнью. У центрального входа и возле туалетов дежурили потертые вокзальные проститутки. Бегали многочисленные носильщики с тележками. Все они поголовно почему-то разговаривали по-татарски. Но основная масса народа толпилась у касс в бесконечных очередях. При этом большинство кассиров на рабочих местах отсутствовали, выставив в окошко таблички с надписью «Технический перерыв 15 минут».

Возле Сани Дурманова, уснувшего наконец-то чутким сном алкоголика, очередь выстроилась особенно длинная и беспокойная. Она с каждой минутой набухала беспросветным отчаянием и угрюмо колыхалась, как похоронная процессия, томящаяся в ожидании окончательного расставания с покойником. То к одному, то к другому члену этого печального человеческого сообщества подходили какие-то суетливые субъекты. Они что-то тихо предлагали людям, которые на эти предложения реагировали по-разному: кто-то отмахивался от них и гордо отворачивался; другие громко посылали надоедливых граждан куда подальше. Но парни, одетые, как один, в джинсы фирмы «Монтана» и куртки с рекламой фирмы «Проктер энд Гэмбл», проявляли настойчивость. И им удавалось с некоторыми очередниками договориться. Их куда-то уводили, и через четверть часа они возвращались, гордо прижимая к груди заветный билет.

– Сколько? – мрачно раздавалось из очереди.

– Тридцать – за плацкарт до Самары! Поезд через час…

– Ну ты даешь, Рокфеллер сраный! Это же четыре цены!

– А что делать? Ехать-то надо…

Очередь тяжело вздыхала и снова напряженно затихала в ожидании истечения затянувшегося на многие часы «Технического перерыва».