Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера

Таковы, во всяком случае, были выводы (а возможно, и директивы) вождей советских этнографов. Главенство первобытного коммунизма было немедленно объявлено «вредной тенденцией», которая привела к прекращению многообещающих исследований, бегству многих хороших ученых и появлению дипломированных этнографов, которые никогда не были в поле^{1239}. Настало время отойти от «абстрактной социологии» и осознать, что «народ, его национальная или этническая специфика — альфа и омега этнографической науки, ее отправной момент и ее завершение»^{1240}. Иными словами, этнография должна была изучать «этнические особенности отдельных народов» или «проявления человеческой культуры у отдельных народов»

^{1241}. Из этого следовало, что некоторые элементы культуры не являются этническими, что их должны изучать другие научные дисциплины и что, таким образом, никто не виноват в попытке возродить штернберговскую универсальную «науку о культуре». Другой, и потенциально опасный, вывод состоял в том, что не вся культура является национальной даже «по форме» и что этнография сводится к методу включенного наблюдения[99]. Но об этом пусть беспокоятся будущие ученые и политики: главное — чтобы этнография в первую очередь являлась наукой о настоящем^{1242}

.

Чьей наукой? В эпоху ждановщины «этнизация» этнографии зашла еще дальше. От нее не просто ожидали, что она будет изучать национальности; ее саму воспринимали как важный элемент национальности. Согласно И.И. Потехину, этнография была создана национальными государствами, чтобы обеспечить их корнями в прошлом и легитимностью в настоящем. Тем самым «всякое научное открытие принадлежит определенной нации, и всякая новая теория создается учеными, принадлежащими к определенному народу»^{1243}. Русский случай был тем не менее уникальным, поскольку российская этнография отражала интересы Российского государства, которое отражало интересы русского народа, который отражал интересы всех прогрессивных людей Земли. Следовательно, каждый, кто отрицает превосходство российской этнографии (государства, нации), является врагом прогресса или «космополитом»^{1244}.

Но кто был самым опасным врагом? В первую очередь все иностранцы, не принадлежащие к коммунистическим партиям, поскольку все они неизбежно выражали интересы своих государств, — «целая орава псевдоученых, торгующих наукой, людей без совести и чести мутят воду, чтобы облегчить англосаксонским империалистам ловить в ней рыбу». Особенно коварными были те «ученые лакеи Уолл-стрита», которые высказывали сомнения в онтологической реальности наций, тем самым утверждая превосходство национализма Соединенных Штатов, который якобы не имеет этнической сущности^{1245}. Вторым эшелоном космополитизма считались те русские/советские ученые, которые, намеренно или нет, служат иностранным интересам (как правило, подвергая сомнению российское превосходство в той или иной сфере). В 1948 г. из советской фольклористики изгнали В.Я. Проппа и П.Г. Богатырева, потому что они опирались на теории Леви-Брюля и Малиновского, а также «школу бродячих сюжетов» Веселовского, потому что большинство сюжетов бродило не по России^{1246}. Этнография в новом воплощении была все еще юной и слабой, и когда в 1949 г. этнографов призвали освободиться от космополитов, обвинителям пришлось откопать покойных классиков, которые доказали свою пригодность двадцать лет назад, — Л.Я. Штернберга и В.Г. Богораза. Новые вожди советской этнографии были пережившими Большой террор активистами культурной революции, ответственными за «вредный» поворот к «абстрактной социологии» и излишнее изучение первобытного коммунизма: чтобы их самих не заклеймили как космополитов, они сочли благоразумным еще раз напасть на своих прежних жертв.

Таким образом, ученых, которых двадцать лет назад поносили как народников, лишенных интернациональной широты взглядов, или как сентиментальных защитников отсталости, теперь обвиняли в «низкопоклонстве перед буржуазным Западом». Влияние Штернберга и Богораза было осуждено как «крайне вредное», поскольку они фальсифицировали историю северных народов, закрыв глаза на «дружеские отношения между русскими и местным населением» (МЛ. Сергеев); протаскивали в Россию «тлетворные буржуазные теории… космополитичные по своей природе» (С.М. Абрамзон, ДЛ Ольдерогге, Л.П. Потапов); сравнивали Малиновского «с гордостью русской науки — Миклухо-Маклаем» (Л.П. Потапов) и — самое поразительное — несли ответственность за «отрыв [этнографии] от общественных реалий» (М.С. Долгоносова)^{1247}

.[100] Выбор жертв облегчало то обстоятельство, что и Штернберг и Богораз были евреями: антисемитизм был неотъемлемой частью кампании по борьбе с космополитизмом. С.М. Абрамзону, который был инициатором нападок на Штернберга и Богораза, вскоре пришлось оправдываться за свои собственные ошибки. В 1952 г. он занял место своих бывших жертв в качестве «фальсификатора номер один» достижений русского народа^{1248}.