Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера

Эти вопросы будут занимать советскую этнографию еще лет тридцать, но пока (к середине 1950-х) самые неотложные задачи были ясны. Этнография должна была изучать этнические сообщества и, применительно к СССР, показывать их в состоянии перехода от прошлого к будущему, исходя из того, что будущее было подготовлено всей предшествующей историей России, но стало реально возможным только после Октябрьской революции. Иначе говоря, этнография должна была взять на вооружение сюжет Большого путешествия, который уже двадцать лет бытовал в литературе. Прошлое ассоциировалось с темнотой, отсталостью и стихийностью; будущее — со светом, прогрессом и сознательностью. Будущее уже было настоящим, но еще сохранялись кое-какие следы прошлого, которые нужно было выявить, с тем чтобы преодолеть. Этнические сообщества в этнографических трудах должны были стать похожими на «положительных героев» литературных произведений.

Первыми опытами новых исследований применительно к коренным народам Севера стали статьи об отдельных колхозах, причем особое внимание уделялось успешному выполнению плана, новой социальной структуре, улучшению жилищных условий и одежды. Стандартную модель хорошо иллюстрирует заключительный параграф одной из таких статей:

Главным изменением, происшедшим в жизни энцев и ненцев — членов колхоза им. Кирова, является их переход от полунатурального патриархального хозяйства к социалистическому колхозному и связанная с этим ликвидация кулачества как класса; превращение всего населения в тружеников социалистического общества, повышение товарности хозяйства, неуклонный рост благосостояния колхозников, повышение их культуры и приобщение прежде отсталых «самоедов» к советской культуре, к культуре великого русского народа^{1270}

.

В следующем десятилетии господствующим жанром этнографии Севера (и главным научным достижением профессиональных этнографов) стала монография, освещающая трансформацию той или иной этнической группы в целом^{1271}. Все подобные монографии состояли из двух разделов: жизнь до революции и жизнь после революции. Внутри каждого раздела «жизнь» подразделялась на три важнейшие категории: «материальная культура» (хозяйственная деятельность, орудия труда, жилища, пища, одежда, транспортные средства), «общественное устройство» (система родства, терминология родства, положение женщин и детей, брачные и погребальные обряды) и «духовная культура» (религиозное и коммунистическое сознание, фольклор). Теоретически первая категория относилась к сфере базиса, а две другие — к надстройке, но только первая и третья назывались «культуры», что отражало строгий дуализм («материя—дух», «бытие—сознание») советского марксизма. Социальный анализ неловко вклинивался между той и другой «культурой» и занимал очень мало места — поразительно мало, если учесть накал недавних дискуссий о «расслоении» северных обществ.

В чем же состояли перемены? Каковы были важнейшие преимущества социализма? В чем, иными словами, состоял прогресс? В отличие от работ эпохи «великого перелома», послевоенная этнография Большого путешествия единодушно указывала на материальную сферу. Революция закончилась, и новая (в прошлом пролетарская) элита была поглощена заботами о комфорте и стабильности, обеспечением будущего своих непролетарских детей и оснащением своих квартир всем тем, что раньше считалось символом мещанского довольства. Об этих переменах было возвещено в первой половине 1930-х; формой их проявления на Севере стали газетные заметки, в которых коренные жители бойко требовали «хороших, больших головных платков с кистями», «цветных лент», «чайных чашек с красивым пестрым узором» и «цветного материала, пестрого, с цветами»^{1272}. Теперь, когда «великий перелом», Большой террор и Великая Отечественная война были позади, партработники, ученые и деятели искусств (многие из них — молодые ветераны войны, получившие образование в конце 1930-х годов) были готовы возродить социализм с карьерным ростом, социализм с личным счастьем, социализм с хорошими головными платками с кистями^{1273}

.[101]