Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера

На эту роль обычно было два претендента, расходившихся во мнениях о том, как следует вести себя по отношению к туземцам. Первый был крупным, импульсивным, общительным, грубым, наивным и обаятельным пролетарием, который ходил в шинели, размахивал револьвером, полагался на классовое чутье и пренебрегал «объективными условиями», сгоняя туземцев в дееспособный коллектив. Иначе говоря, он был героем «великого перелома», который бесстрашно разоблачал врагов и штурмовал крепости, но неуютно чувствовал себя среди чайных чашек с красивым пестрым узором. Он представлял собой героическое прошлое советского общества и вызывал ностальгическое уважение и снисходительную симпатию у тех, кто достиг полной сознательности (именовавшейся теперь «культурой»). Именно культура, понимаемая как наличие образования и хороших манер, была отличительной чертой Коммуниста Номер Два. Он был нетороплив, сдержан, спокоен, исполнен такта и чувства собственного достоинства. Он имел высшее образование и проявлял неутомимое внимание к деталям. Его специальностью были отдельные люди, а не «массы», и он умело играл на сильных и слабых сторонах каждого, не забывая о собственной личной жизни, которая служила важным мерилом его лидерских качеств^{1323}. Показательно, что в романах, действие которых происходит во время войны или в первые послевоенные годы (как, например, в случае открытия забытого племени), оба могли быть туземцами, хотя и русскими «по содержанию». В конечном счете они были девушками-бунтарками 1930-х годов, которые за это время овладели культурой, выдвинулись на руководящую работу и превратились в мужчин (партийные руководители по-прежнему играли роль отцов для своих туземцев, так что смена пола была обязательной)

[108]. В этой версии вышедшее из моды «героическое» поведение одного из героев могло объясняться юношеским максимализмом или недостаточным уровнем образования^{1324}

. Суть конфликта хорошо выражена в следующем диалоге:

Коммунист № 1: Ну почему, почему они такие, эти люди, а? Их руками, зубами тащишь к свету, к воздуху чистому тащишь, а они, как олень заарканенный, упираются!

Коммунист № 2: Зачем тащить? Звать надо, сердцем звать, чтобы верили, чтобы сами шли, вот как звать надо. Когда кого-нибудь тащат, он обязательно упираться будет^{1325}

.

«Сердцем звать» означало убедить словом, а умелое убеждение словом всегда достигало цели, поскольку коренные северяне были в конечном счете рациональными, а значит, открытыми для проповеди, хотя в некоторых особо сложных ситуациях приходилось на всякий случай творить чудеса (обычно исцелять больных). Подлинным ключом к решению проблемы был такт: если ты сожжешь идолов, идолопоклонники возмутятся и поднимут крик, но если ты найдешь верные слова и обеспечишь обильный урожай, они — и уж точно их дети-школьники — сожгут своих идолов сами. Как говорит Павел Глотов, тактичный большевик: «Я не верю ни русскому богу, ни нанайскому эндури и никаким другим богам… Но я уважаю людей, уважаю вас и не могу позволить, чтобы при мне издевались над вами, над вашей верой. Вы пока верите своим шаманам, ну и верьте, но ваши дети не будут им верить, так же как и я не верю»^{1326}.

В более поздних романах Коммунист № 1 мог превратиться в сухого, лишенного воображения бюрократа, который не видит реальных людей за формами и циркулярами, или даже в сотрудника КГБ, который бездумно выполняет все инструкции, даже если они исходят от «фальшивых» русских^{1327}. Но основной принцип оставался прежним. Представитель партии среди коренного населения был не пламенным крестоносцем, а уважаемым сельским священником (точнее, русским православным батюшкой — чтобы хорошо выполнять свои обязанности, он должен быть женатым).