Читаем Арктический роман полностью

— Я еще давеча приметил, товарищ капитан. С вечера. Чудно как-то… Идешь — степь. Дальше — опятьже. А потом вдруг — закол. Гляди… ровно кто колуном секанул, эдак с протяжкой. Видишь?.. А потом — гляди туда: через десяток шажков — уже вглубь пошел, вширь подался. Дальше — овражина. Жизнь-то, а?.. Была одна степь: закол, овражек — уже две степи. И каждая как бы сама по себе… Живет земля…

Я смотрел на Горшкова, на овраг, начинающийся с морщинки; слова, подобранные на ходу, застряли в горле…

— Возле нашей деревни, — не унимался Горшков, — Днепр начинается. На Валдае, значит. А ить тоже: коряга, родничок из-под коряги, ручей. Холмик раздвинул, лесок потеснил, потом уже — правый берег, левый… Тоже с закольчика начинается. А гляди ты, чего натворил. Смоленск — пополам; Украину — надвое: правобережная, левобережная. Из одной земли две сделал. Видал, когда мы переправлялись? Левый берег — песочек, лозняк да луга. Правый — суглинок, овраги да балки. Жизнь.

Я думал о жизни земли. Горшков говорил:

— И в семье моей так-то. Матка и батя — вроде один человек. Как степь, как холмик, лес — как земля. А потом… где они раздобыли эти закольчик, родничок?.. И каждый как бы сам по себе. И люди разные, и жизнь у каждого своя… Обидно было: правый берег, левый — к какому податься?.. Так знаешь, товарищ капитан, я ить и вырос на стороне. И на войну ушел, бережков не повидамши… Свидимся ли?.. А все начиналось с закольчика-родничка… Жизнь-то…

Где и когда, Рая, появился тот закол, который лег между нами? Какой родничок сделал из него Студеное море, тысячи километров земли?..

Мы не проглядели закол-родничок. Он появился не здесь, на Шпицбергене, не в Москве, не в Донбассе, не на высоком берегу Оби. Он уже был между нами задолго до того, как мы встретились. Когда мы были заодно и казалось, что между нами не было родничка, он был между нами и тем, что отобрало у меня детство, выжило из Донбасса, загнало в «Метрострой» и не переставало наступать на горло на острове. В Москве мы сумели переступить через него, на острове ты устала делить со мной то, что не давало мне жить по-человечески.

Жизнь переменилась, Рая; многое возвратилось из того, что было потеряно. Я вернулся к каменному углю; теперь нет на земле тех сил, которые смогут отнять у меня каменный уголь. «Угольный комбайновый комплекс» работает. Я многое понял. Подходит пора возвращаться на родину. Я получил приглашение из Кузбасса. Я должен знать, прежде чем взойду на палубу теплохода: быть нам одной степью, одним холмиком, лесом — единой землей для наших детей или нет? Наше прошлое не простит нам, если между нами и на Большой земле останутся тысячи километров, которые можно преодолеть на поезде, в самолете и невозможно убрать; нам не простят наши дети. Я должен знать: заезжать мне в Москву за вами, нет ли?..

IV. Дорогой Саня!

Санька, я знаю, что ты любишь меня, знаю за что, я тоже люблю тебя и знаю, что меня удерживает возле тебя.

Я знаю, что ты любишь детей. Дети тоже любят тебя, Романов, ждут не дождутся. Они растут без отца. Скучают по тебе. Хотят, чтоб отец был с ними.

Ты должен вернуться домой, Саня. Помнишь: «К женам, которые ждут, солдат не может не вернуться»? — ты говорил, когда вернулся с войны. И я и дети ждем тебя, Санька.

Ты сам говорил: «Семья — это государство; крепкая семья в государстве — могучее государство. Россию нельзя разрушать». Это и я поняла, когда вернулась домой с острова. И ты не посмеешь разрушить нашу маленькую Россию. Ты должен вернуться.

Мне трудно даже представить себе, как бы я, дети смогли жить без тебя. Анютка похожа на тебя, Юрка характером весь в тебя. Я твоя жена, мать твоих детей. Я и просто баба: я всегда любила и люблю тебя, Санька.

Но больше всего я человек, Саня. Не берусь судить о том, кто помог мне познать в себе человека. Ты ли своими вечными мытарствами и поисками «дела, единственного на всю жизнь»? Вся ли наша жизнь? Но в Москве, затем на острове, Саня, я почувствовала в себе человека — нашла. Я поняла, что значит быть «не телкой, прачкой, кухаркой, наложницей», как ты мило позволил себе откровенничать с пареньком на форосском пляже, — я поняла, что есть «жить по-человечески», «делать дело — единственное для тебя на всю жизнь». Я теперь не поступлюсь этим ни для кого, Саня, чего бы мне это ни стоило и как матери, и как жене, и как женщине.

Я люблю тебя, Санька. Дети любят тебя. Мы ждем тебя очень…

V. Человек… а не лошадь

Есть в океане глубины, спокойствие которых не задевают даже штормы, — они доступны лишь ураганам. Была и у Романова такая глубина. Своя. Ее наметил человек с седой прядью над лбом, порошей в висках — на старом терриконике против дома с калужской березкой, — а потом открыл своей смертью — отец. Но тогда она и улеглась тут же, эта глубина. Романов был еще молод, а молодость не любит останавливаться, оглядываться, чтоб запомнить урок жизни, осмыслить прожитое, — спешит — торопится… куда-то…

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже