Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Проснулась ночью и о многом передумала в ту ночь, но не сумела честно себя спросить: повлиял ли мятый воротничок и «девочка моя» на такие ее размышления?

Олег проснулся утром теплый и нежный, как свойственно просыпаться нервным с вечера творцам, сразу вспомнил про любовь, зашевелил заинтересованными руками, но получил от нее озвученный отказ.

— Нет, — сказала она.

Он возмутился, но ласково, игриво как делал обычно для преодоления небольших запинок в семейной жизни.

— Господин Козлов, — сказал он, — я ждал тебя всю ночь, не слишком ли долго?

— В самый раз, — твердо сказала она.

— Хм, — сказал он и еще раз повторил, — хм…

Откинулся на спину, размышляя о том, что означала такая ее твердость. Наскок, столь привычный для него утром, на этот раз не прошел. Проходил победно десятки раз, на этот раз дал сбой. Почему?

Она ощущала его дыхание и обиду, читала его сверхсложные примитивные утренние мысли, пыталась соотнести их со своими, но, когда такое не получилось, в ней возникла одна глобальная мысль, перечеркнувшая все остальные.

Почему рядом с ней, в ее постели лежит человек, в сущности, ей чужой? Человек-отстой. Человек, от которого она не хочет детей. И почему она лежит рядом с этим человеком? По приколу?

Немедленно встала, укрылась в душе, не упустила накрепко, на засов замкнуть дверь.

Халаты, полотенца, салфетки, тампоны, его электробритва на полочке, ее косметическое молочко, его одеколон афтершэйв, ее туалетная вода — все общее, которое теперь ей не нужно. Бросить и забыть. Бросить и забыть, и все начать с нуля. Где-нибудь, когда-нибудь, с кем-нибудь. Вода успокоила и ожесточила, окончательно затвердила в сделанном выборе.

Вернулась в комнату в железном спокойствии. Даже с улыбкой.

Он все так же лежал на спине, потягивал сигарету, ее красный кончик показался ей красным светом светофора.

— Так и будем рядом спать и друг друга не радовать, господин Козлов? — спросил он, не найдя ничего более умного и подходящего моменту.

— Нет, — сказала она, — не будем. Я ухожу, Олег. Так будет лучше и тебе, и мне. Пожалуйста, не задавай вопросов, обойдемся без песен и клятв.

Он смотрел на нее оторопело, совсем не по-актерски, удивление было подлинным.

— Без песен обойдемся точно… И давно это у тебя?

— Что?.. — потянулась к сигаретам, вытащила сигарету, покрутила ее в пальцах, но курить не стала, передумала, сигарету сломала, пачку отодвинула…

— Э, сигареты ни при чем… — он вместо нее запалил другую сигарету. — Чем не устраиваю, Романюк? Общий театр, своя хата, свой режиссер под боком и вроде регулярно кончаешь. Другая бы радовалась, свечки ставила…

— Я просила: без песен.

— Пошла ты, петь — не собираюсь. Тем более, клясться. — Он заставил себя рассмеяться. Коротко, ехидно. — Диалог расставания главных героев, — сказал он. — Неплохо сыграно, как режиссер тебе говорю. Ты выросла, Романюк, ты, Романюк, стала неплохой артисткой…

Изловчившись, вцепился в халатик, рванул ее на себя и потерпел неудачу. Ткань треснула, халат развалился, она устояла на ногах. Она устояла в своем решении.

Фыркнула, прошипела что-то женское, змеиное, невозвратное и срочно начала собираться. В далекий путь возвращения к себе, из семейной жизни в свою единственную, собственную, одинокую, свободную и любимую.

Актерский распад произошел новаторски, в духе новой энергетики. Артисты и в жизни играют в любовь; игра и профессия оказалась сильнее чувств, которых, как показало совместное житье, в сущности, не было.

На полу — разверстая пасть дорожной сумки. Металась по квартире, собирая пожитки, шмотки, обувь и все-все-все, любые следы своего пребывания на этой, уже чужой территории.

Ехидство и ирония исчезли с его лица, проявилось другое. Оно возникло на плотно сжатых губах, в колючих глазах, в нежелании видеть ее, замечать, слышать. Еще одна сигарета, пульт плазмы в пятерне, один клик — и все его внимание на автогонках «Формулы-1», и пошло бы оно все… И вдруг — как запоздалый выпад:

— А что, собственно, произошло, Романюк?

— Ничего.

Ответила так и подумала, что ничего в общем и целом глобального действительно не произошло, можно было бы и дальше жить с Саустиным, а просто все совпало, сложилось по мелочам в один отвратительный огромный ком, раздавивший их совместное проживание: и его невнимание, и неумение любить, и его пьянство, и храп, и мятый воротничок, и гнусная репетиция, и детектив по захвату театра, который она же сама предложила, и теперь себя за это ненавидит; и какая из этих причин была главной она бы затруднилась ответить. Может, общая его для нее неинтересность? В глубине души она чувствовала ее, главную причину разрыва, но даже себе боялась в ней признаться.

— Я выхожу из переворота, — сказала она.

— Ваша последовательность вас украшает, Козлов, — усмехнулся Саустин. Подумал и доспросил, — но причем здесь я? Я и переворот не одно и то же.

— Так получилось.

— Донесете? — спросил он, и оба поняли, что он имел в виду, и она поняла, что его волновало.

— Вы слишком хорошо обо мне думаете, — сказала она. — К сожалению, нет.