Армия Наполеона

Отступив после тяжелейшей битвы при Ла Ротьере, где 36 тыс. французов дрались против 122 тыс. союзников, Наполеон сумел использовать промах союзников, и, когда армии Блюхера и Шварценберга разделились, чтобы было легче двигаться к Парижу, он обрушился со своим крошечным войском на армию старого прусского фельдмаршала, растянувшуюся на пути к столице. 10 февраля Наполеон одержал первую решительную победу в кампании Шампобер, 11 февраля – новый блистательный успех – Монмирайль, 12 февраля – опять победа – разбит прусский корпус Йорка под Шато-Тьерри, а через два дня Император громит самого Блюхера под Вошаном и Этожем…

Во время этой череды удивительных успехов Гвардия была на высоте. После победы под Монмирайлем Император в восторге не мог найти слов, чтобы охарактеризовать доблесть своих гвардейцев. Вот что он писал вечером после битвы в послании к Савари: «Моя конная и пешая Гвардии покрыли себя славой… То, что они совершили, словно сошло со страниц рыцарских романов, где закованные в броню герои на могучих конях дрались один против трехсот – четырехсот врагов…»[968]. А королю Жозефу он сообщает: «Силезской армии больше не существует. Мы взяли все их пушки, обозы, тысячи пленных… Все это сделано только половиной моей Старой Гвардии, которая совершила больше того, что можно было ожидать от смертных… Моя пешая Гвардия, мои драгуны, мои конные гренадеры поистине творили чудеса»

[969].

Не стоит, конечно, искать документальной точности в этих словах Императора, особенно когда дело идет о потерях неприятеля. Но то, что в них совершенно искренне, – это неподдельное восхищение великого полководца подвигами гвардейцев, которыми были переполнены эти дни.

Под Монмирайлем четыре батальона Старой Гвардии вел в атаку лично маршал Ней. Спрыгнув с коня, он в пешем строю с обнаженной шпагой встал перед шеренгами бесстрашных воинов. Маршал приказал высыпать порох с ружейных полок – отныне гвардейцы не могли стрелять, а должны были драться штыками. Под ураганным огнем батальоны устремились в атаку и смели все, что встало у них на пути.

Рядом с полками ветеранов мчались во весь опор молодые кавалеристы Почетной Гвардии. «Ферма Марше и позиции неприятеля в мгновение ока были захлестнуты этой атакой, – рассказывает Сегюр. – Нет слов, чтобы достойно восславить отвагу этих людей»[970].

Однако ни успехи в боях с Силезской армией, ни победы под Монтеро и Морманом, ни последняя блестящая победа под Реймсом не могли изменить ход войны. Силы были слишком неравными – союзники вступили в Париж…

3 апреля во дворе Фонтенбло построились все гвардейские части, которые можно было собрать. Император, обойдя шеренги старых усачей и молодых солдат, успевших закалиться в этой короткой войне, вышел в центр огромного каре. Барабаны пробили сигнал «Слушай!». Наступила тишина, в которой Наполеон произнес твердым голосом: «Солдаты! Враг обогнал нас на три марша и захватил Париж, его нужно выбросить оттуда. Недостойные французы, эмигранты, которых мы в свое время простили, надели белые кокарды и присоединились к нашим врагам. Трусы! Они будут наказаны за эту гнусность. Поклянемся же победить или умереть и заставить уважать наш трехцветный стяг, который в течение уже 20 лет вел нас по пути чести и славы!»[971] Громовые крики «Да здравствует Император!.. На Париж! На Париж!» были ответом на эту страстную речь. В 6 часов вечера вся Гвардия двинулась вперед.

«Было что-то величественное и торжественное, – писал полковник Кох, – в этом молчаливом движении колонн, слышен был лишь мерный лязг сабель и штыков. Мужество отражалось на лицах солдат, прошедших столько битв… Под впечатлением только что произнесенной клятвы, вспоминая о двадцати годах побед, они готовились в героическом самоотречении закончить свой жизненный путь под стенами или на развалинах столицы»[972].

Но великая битва за Париж не состоялась. Измена Мармона и нежелание значительной части других маршалов продолжать борьбу вынудят Императора отречься.

В этот момент политическая история Франции и Европы на несколько мгновений переплелась с историей Императорской Гвардии, ибо в ее власти было во многом изменить ход событий. Солдаты и офицеры гвардейских полков не только не желали отречения, но и были готовы на все ради своего полководца.

Весть об измене маршала Мармона и генерала Суама, обманом уведших 6-й корпус в лагерь врага, привез молодой гвардейский офицер Поль де Бургуэн. Когда Император узнал все детали произошедшего, он с горечью спросил посланника: «А моя Молодая Гвардия, неужели она тоже думает о том, чтобы меня покинуть?» Бургуэн вспоминает: «При этом вопросе, наполненном болью и горечью, я почувствовал, как самые сильные чувства переполнили меня, и я воскликнул: “Сир, Молодая Гвардия и вся молодежь Франции готовы умереть за Вас!”». Бургуэн рассказывает также, что «ни одного признака отчаяния не было видно в наших рядах – все молодые офицеры, с которыми я говорил, были уверены, что Император пойдет вперед и атакует союзную армию»[973].