Армия Наполеона

Когда 4 апреля Ней, Лефевр, Макдональд, Монсей и Удино вошли без разрешения в кабинет Императора и стали требовать отречения, ему стоило лишь открыть дверь и приказать гвардейскому офицеру, командующему караулом, арестовать их, что и было бы немедленно исполнено. Но Император знал, что арест нескольких маршалов будет лишь началом. Отныне, чтобы продолжать борьбу, ему придется вести не просто войну, а начать еще и гражданскую войну. В Париже находились союзные войска, с благословения которых было учреждено временное правительство. И хотя три четверти Франции были за Наполеона и, более того, находились под контролем его администрации, раскол произошел. Внутри страны не было более единства. Пришлось бы вести борьбу политическую, пропагандистскую, со всей той грязью, которую она за собой влечет; страна снова, как в эпоху Революции, была бы разделена на два лагеря, снова бы текла кровь мирных жителей, пылали пожары, а люди ненавидели бы друг друга. Наполеон был, конечно, воином – вид крови и пожарищ совершенно не пугал его, но он был «слишком» воином и потому ненавидел внутреннюю смуту, путаницу, политические склоки… Именно поэтому он не открыл дверь и не позвал своих верных гвардейцев арестовать маршалов, а вместо этого подписал отречение.

Низверженному властелину, удалившемуся в ссылку на о. Эльба в Средиземном море союзники разрешили взять несколько сот гвардейцев (1 батальон пехоты, 1 эскадрон польских улан и взвод гвардейских моряков – всего 724 человека).

20 апреля, прежде чем отправиться к месту изгнания, Император вышел проститься со своей Старой Гвардией. Это было в полдень. Во дворе, где еще недавно собирались войска для похода на Париж, теперь застыли в безмолвном молчании 1200 гренадеров и егерей. Император вышел в сопровождении только одного человека – маршала Монсея. Он подошел к строю и произнес речь, на всю жизнь врезавшуюся в память всех тех, кто его слушал в этот день.

«Офицеры и солдаты Гвардии, я пришел, чтобы проститься с вами. В течение 20 лет я вел вас по дороге побед. В течение 20 лет вы служили мне верно и честно. Примите же мою благодарность. Моей целью были счастье и слава Франции. Теперь обстоятельства изменились… С вами и храбрецами, которые остались мне верны, я мог бы продолжать борьбу, но я разжег бы гражданскую войну во Франции, в нашем Отечестве.

Офицеры и солдаты, не покидайте же вашу Родину, страну так долго несчастную, подчиняйтесь своим командирам и идите всегда по пути чести, по которому мы шли с вами так долго вместе.

Не беспокойтесь о моей судьбе, мне остались воспоминания о великих делах, я найду достойное занятие для себя… я напишу мою и вашу историю.

…Я не могу обнять вас всех, но обниму вашего генерала. Прощайте, мои дети! Прощайте, друзья!.. Помните обо мне… Подойдите же, генерал!» Император обнял генерала Пети, а затем подозвал орлоносца и со слезами на глазах три раза поцеловал полотнище: «С этим поцелуем помните обо мне… Прощайте, мои дети… Прощайте, мои солдаты!»[974].

Старые воины, стоявшие в строю, хладнокровно прошедшие через тысячи опасностей, не могли и не хотели сдерживать своих чувств. По загрубевшим в походах и лишениях щекам гвардейцев текли слезы.

Загрохотали колеса кареты, Император, в последний раз опустив стекло своего экипажа, бросил прощальный взгляд на своих солдат. Его лицо тоже было в слезах…

Однако Наполеон прощался навсегда не со всеми из своих гвардейцев. Через месяц батальон, составленный из самых преданных солдат, погрузившись на корабли в небольшом итальянском порту Савона, приближался к острову Эльба. 26 мая гренадеры и егеря высадились в Порто-Ферайо – столице крошечного островка. Гвардейцы вступили в этот маленький город в таком же виде, как они блистали когда-то на параде в Тюильри, – подтянутые, вычищенные, выбритые. Во главе их шел полковник Камбронн, которому всего лишь через год суждено будет обессмертить свое имя. За ним шли командир батальона Малле, капитаны Лаборд, Ламуре, Комб, Лубер, Юро де Сорбе – с их именами мы еще встретимся.

Император бросился им навстречу. «Я плохо жил здесь без вас, ну вот мы наконец вместе – теперь все плохое в прошлом!» – воскликнул он. «Ружья задрожали в руках гвардейцев, их загорелые лица сморщились, и по ним потекли слезы. Солдаты плакали от счастья, они кричали, смеялись, пели, как сумасшедшие. Все повторяли друг другу слова, только что сказанные Императором… Эти слова, его приветствие, его взгляд вознаградили их сторицей за их труды. Они уже больше не думали о своих родственниках, оставшихся где-то далеко, о продвижении по службе, которым они пренебрегли, о нищете, которая их ждала, о ссылке, на которую они сами себя обрекли. Они сожалели только об одном – они не знали, как высказать всю признательность тому, ради кого они оставили все в этой жизни…»[975].

Впрочем, жизнь шла своим чередом, и в то время, пока верные гвардейцы встречались с изгнанным Императором на о. Эльба, во Франции новое правительство решало вопрос о том, что делать с основной частью Гвардии.