Аромагия

- Зачем вы это сделали? – спросил Петтер напрямик, неприступно скрестив руки на груди. И острый травянистый запах осоки – режущей пальцы, стоит ее тронуть.

- Зачем?! – возопила я, в два шага преодолев расстояние между нами, и вцепилась в отвороты его шинели.

Он рефлекторно отшатнулся, разом растеряв напускное безразличие.

- Вы, самоуверенный юнец! – восклицала я, с каждым словом встряхивая его за грудки. Я была в ярости, игнорируя то, что он выше меня и, разумеется, сильнее. – Как вы посмели?!

- Посмел – что? – наконец поинтересовался Петтер, придержав меня за руки. – Я дважды предал своего командира и должен за это ответить!

Холодная уверенность его слов взбесила меня еще больше, хотя мгновение назад я могла поклясться, что это невозможно. И это красноречивое «дважды»...

- Ах, предали?! – почти прошипела я, глядя в темные глаза. – И теперь, разумеется, хотите «смертью искупить» и все такое? Так вот, не выйдет! – я вырвала руку и обличающе ткнула его пальцем в грудь. – Раз уж вы поступили, как считали нужным, имейте теперь смелость принять последствия. И жить – слышите! – жить с этим. А не заставлять меня оплакивать вас!

В запале я даже не замечала, что стою вплотную к нему, почти прижавшись к грубому сукну шинели, и кричу. Потом будто споткнулась о его взгляд.

- Мирра, - выдохнул он и нашел губами мои губы...

За тонкой дверью, в серой казенной обстановке, мы целовались. Упиваясь теплом юноши, я позабыла обо всем – о конвоирах за стеной, об Исмире, о суде.

- Я люблю вас, - тихо сказал Петтер, осторожно прижимая меня к себе.

Открытый взгляд, упрямо выдвинутый подбородок, горькая усмешка на еще совсем детских припухших губах... И запах – бальзамовый, протяжный аромат ладана. Спокойная вера.

- Обещайте мне, - потребовала я отчаянно. – Обещайте, что будете жить! Исмир поможет вам, только не упрямьтесь! А я... Я уеду с вами, куда скажете. Только живите!

Петтер обнял ладонями мое лицо, провел большим пальцем по губам...

- Не надо, - печально улыбнулся он. – Что я могу вам дать? С ним вам будет лучше.

Можно было не спрашивать, кого он имел в виду.

И от земляного, древесно-дымного аромата ветивера, смешанного с пьянящим медовым жасмином, мне хотелось плакать.

- Обещайте! – настойчиво повторила я.

- Обещаю, - твердо ответил Петтер. – И спасибо вам за...

- Время! – приоткрыв дверь, сердитым шепотом сообщил конвоир. Надо думать, он изрядно нервничал из-за нарушения порядка. – Уходите, быстро!

- Мирра, уезжайте! – в спину мне успел сказать Петтер. И, уже совсем тихо: - Не надо вам этого...

Долго гадать о смысле его слов не пришлось. У входа в суд меня уже поджидали разъяренные родственники и друзья подсудимых. Новость о моем выступлении распространилась, как пожар.

- Шлюха! – крикнул какой-то прыщавый юнец с лихорадочно горящими (то ли от эмоций, то ли от простуды) щеками.

- Продажная тварь! – уверенно поддержал какой-то солидный господин в мундире.

- Своих продала! – отчаянно крикнула полубезумная женщина в засаленном бедном платье. - С не людью снюхалась!

Самое страшное, что среди этого моря лиц взгляд то и дело выхватывал пациентов, соседей, знакомых. Те, кого я лечила когда-то, теперь швыряли в меня обидными и злыми словами. И, надо думать, через минуту в ход пошли бы заботливо припасенные огрызки и камни...

Однако за спиной моей айсбергом возвышался Исмир, по одному жесту которого леденцы закрыли меня собой. Чуть поодаль уже надрывался свисток, призывая полицейских на подмогу.

Вот только как я могла не видеть? Госпожа Мундиса, походившая на увядшую розу, - ее муж тоже был там, на скамье подсудимых. Заплаканная Гуда, один из сыновей которой служил под началом Ингольва. Служанка господина Гюннара. Хмурый кондитер Эгиль. Господин Бранд – неопрятный, небритый, с помятым лицом запойного пьяницы и в засаленной одежде. Вероятно, хель выставили его из дома, а больше идти ему некуда...

- Пойдемте, - кратко скомандовал Исмир, придерживая меня за плечи. – Вам лучше пока вернуться к сыну. Я обо всем позабочусь.

А я переставляла ноги, стараясь не думать, не чувствовать, не помнить.

Можно долго говорить о том, что они сами виноваты. О преступлении против государства, о судьбе хель и драконов, о правах на землю и договорных обязательствах. Но этого не объяснить близким тех, кого сейчас судили там, в сером казенном доме с решетками на окнах. Разве холодные слова «закон» и «справедливость» заменят им отца, брата, мужа?

Ненависть похожа на дрожжи. Попав в питательную среду, она стремительно пенится, вырастает шапкой...

А я отныне не просто жена преступника. Мы с Валерианом стали изгоями...

Вновь потянулись долгие дни. Поступок мой, пусть глупый и даже безрассудный, снял камень с души, и изматывающая тоска отпустила.

По здравом размышлении я не стала раскрывать сыну деталей своей поездки. Сказала лишь, что ездила по делам и за вещами...

Пациенты мои уверенно шли на поправку, так что от меня требовалось лишь наблюдать за их выздоровлением. Благодаря этому я могла почти все время проводить с сыном.