Аромат времени. Философское эссе об искусстве созерцания

Вера в манипуляции дает толчок уже тем примечательным изменениям в естественных науках, которые начинаются в XVI веке. Технологические инновации возникают за все более короткие промежутки времени. В изречении Бэкона «Знание – сила» напрямую выражается вера в производимость мира. Политическая революция связана с индустриальной революцией. Они обе воодушевляются и подстегиваются одной и той же верой. Статья о железной дороге в словаре Брокгауза 1838 г. в героическом тоне сводит воедино индустриальную и политическую революции. Железная дорога объявляется «паровой машиной триумфа» революции¹⁷.

Революция в эпоху Просвещения покоится на дефактифицированном времени. Освобожденное от всякой заброшенности, от всякого природного или теологического принуждения, время вырывается, как огромная струя пара, в будущее, в котором ожидают спасения. От эсхатологического представления о времени оно наследует телеологию. История остается историей спасения. Учитывая тот факт, что цель находится в будущем, ускорение исторического процесса теперь получает смысл. Так, в 1793 году на конституционной церемонии Робеспьер говорит: «Les progrès de la raison humaine ont préparé cette grande révolution, et c’est à vous qu’est specialement imposé le devoir de l’accélérer» («Достижения человеческого разума подготовили эту великую революцию, и на вас в особенности лежит обязанность ускорить ее ход»)¹⁸.

Не Бог, а свободный человек является повелителем времени. Освобожденный от своей заброшенности, он проектирует грядущее. Эта смена режима с Бога на человека, как бы то ни было, имеет свои последствия. Она

дестабилизирует время, так как Бог – это та инстанция, которая наделяет господствующий порядок завершенностью, печатью вечной истины. Он отвечает за длящееся настоящее. Со сменой режима время теряет эту опору, которая оказывает сопротивление изменениям. Революционная драма Бюхнера «Смерть Дантона» также выражает этот опыт. Камилл восклицает: «Обычное безумие, называемое здравым смыслом, невыносимо скучно. Счастливейшим человеком был тот, кто вообразил себя Отцом, Сыном и Святым Духом сразу!»¹⁹

Историческое время может

мчаться вперед, потому что оно больше не покоится в себе, потому что его центр тяжести расположен не в настоящем. Оно не допускает никакого пребывания. Теперь пребывание замедляет ход прогресса. Никакая длительность не сдерживает время. Время осмысленно в той мере, в которой оно движется к цели. Так ускорение приобретает смысл. По причине значимости времени оно тем не менее не воспринимается как таковое. В поле зрения прежде всего попадает смысл истории. Ускорение осознается как таковое только тогда, когда из времени исчезает историческая значимость, смысл. Оно тематизируется или проблематизируется отдельно именно в тот момент, когда время уносится в бессмысленное будущее.

Мифическое время покоится, подобно картине. Историческое время, напротив, имеет форму

линии, которая стремится или несется к цели. Если из линии исчезает нарративное или телеологическое напряжение, оно распадается на точки, которые носятся без направления. Конец истории атомизирует время до состояния моментального времени (Punkt-Zeit)[33]

. Когда-то миф уступил место истории. Статичная картина стала бесконечной линией. Теперь история уступает место информации. У последней нет никакой нарративной длины или ширины. У нее нет ни центра, ни направления. Она будто обрушивается на нас. История прореживает, отбирает, канализирует хаос событий, укладывает его в нарративно-линейную траекторию. Ее исчезновение вызывает усиленный рост информации и событий, которые носятся без направления. У информации нет запаха. Этим она отличается от истории. В противовес тезису Бодрийяра, информация относится к истории не как постоянно совершенствующаяся модель – к оригиналу или источнику²⁰. Скорее информация представляет новую парадигму. Ей свойственна совершенно другая темпоральность. Это феномен атомизированного, то есть моментального времени.