Арсенал ножей

– Боюсь, я ничего не улавливаю.

– А датчики у тебя работают?

– Я дважды перепроверила, – не без возмущения заявила она. – Диагностика показывает норму.

– Так задействуй посадочный радар, инфракрасный. Подключай все, что есть.

У меня бешено колотилось сердце, а в животе что-то трепетало. Я бросил взгляд на Вито.

Он снова обрел голос:

– Две минуты до выхода.

Я показал ему большой палец и отвернулся к экрану.

Опять оно!

Пространство исказилось, раздалось и выпустило его. Огромное немыслимое существо падало на нас стремительно, как атакующий сокол, прижав к телу бахромчатые черные крылья, разинув пасть и блестя клыками под светом звезд. Мне запомнились челюсти, усаженные алмазными зубами. Экран погас, и корабль швырнуло вбок.

Мгновение всех нас трясло в этих кошмарных челюстях. Потом мы полетели кувырком, а чудище струйкой дыма ушло вверх, заходя на новую атаку.

– Выход из гипера! – скомандовал я Вито сквозь заполнивший рубку сигнал тревоги. – Пока оно не вернулось – выводи сейчас же!

Его рука дернулась к управлению, и «Душа Люси» рухнула вниз. Какое там изящество – она продавила переходную зону между измерениями и кубарем выкатилась в нормальное пространство, пуская газ из дыр в правом борту. Пару секунд звезды тошнотворно плясали вокруг, а потом мы врезались в каменный бок «Неуемного зуда», как самодельный планер в горный склон.

Глава 2

Она Судак

Я смотрела в окно камеры, как бледнеет небо. Где-то за тюремной стеной пели птицы. Внизу на мощеном плацу в зыбком предрассветном мареве стояли, заряжая и проверяя винтовки, солдаты. Они переговаривались тихими мягкими голосами, и морозный утренний воздух доносил до меня их восклицания эфемерными струйками пара. Между ними и задней стеной выщербленный деревянный столб отмечал место, где через несколько коротких минут мне предстояло умереть.

Четыре года назад я под настоящим своим именем Аннелида Дил возглавляла флот, стерилизовавший Пелапатарн. Эта операция мгновенно и страшно остановила жернова войны Архипелаго ценой нескольких тысяч человеческих жизней и гибели миллиардолетних разумных джунглей. И несмотря на то что я, позволив своим кораблям совершить это убийство, действовала согласно приказу, суд – под нарастающим давлением населения, устрашенного огромным масштабом жертвы, принесенной ради него армией, – счел меня ответственной за разрушения и потери и приговорил к смерти в этой тюрьме в очередную годовщину заключения мира.

В моей голове вели поединок две половины моей личности. Та, которая когда-то под именем Оны Судак претендовала на звание поэта, бунтовала против несправедливости – смерти в этой жалкой тюрьме после всего, что я сделала и повидала. А та, что была Аннелидой Дил и пережила войну, с насмешкой спрашивала: «Почему бы и нет? Что в тебе такого особенного? Думала, у тебя предназначение? И мироздание не зря так долго тебя щадило? А знаешь что? Точно так же думали все погибавшие на всех полях сражений во все эпохи: каждый бедняк, восставший против несправедливого сеньора, каждый замученный голодом крестьянин, каждый скончавшийся в катастрофе, от болезни или по случайности… Все считали, что у мира на них свои планы, – и все ошибались. Потому они и умирали так дерьмово, безвременно, безнадежно – потому что отдельная жизнь ни черта не значит для хода истории, а у богов есть более важные занятия, чем заботиться о ваших жизнях».

Я смотрела, как солдаты вставляют свежие магазины. У них были карабины, как у меня в учебке: крепкое оружие всего из нескольких частей, главное достоинство – надежность и простота в обращении.

В камере за моей спиной кашлянул военный капеллан.

– Если хотите облегчить душу, сейчас, мне кажется, самое время.

Я отвлеклась от созерцания своих будущих палачей:

– Нет, спасибо.

Преподобный Томас Бервик был тучен и круглолиц, с большими добрыми карими глазами. Он носил черное церковное облачение и держал на коленях толстую, переплетенную в кожу святую книгу.

– У вас не будет другой возможности исповедаться, – сказал он, – и примириться со своими богами.

Мои кулаки сами собой сжались.

– Зачем? Облегчить совесть тех, кто меня приговорил?

Он сочувственно слабо улыбнулся и развел руками:

– Нет, дочь моя. Ради своей души.

Души? Я бы расхохоталась, будь у меня на это силы.

– Вы видели, как умирают люди, падре? И не здесь, – я мотнула головой в сторону окна, – где это сравнительно быстро и чисто. А на поле боя, где их в скользкие клочья разносит артиллерийским снарядом и остается только вонючее месиво крови, дерьма и хрящей? Или в столкновении флотов, когда пробита герметизация и в оставшемся без атмосферы отсеке в легких вскипает кровь? Или когда наступят на мину, ноги отрывает по пояс, а кишки вываливаются в пыль? И умирают они не быстро и уж наверняка не спокойно.

У капеллана дернулся кадык – словно он проглотил отвращение.

– Нет, не могу сказать, чтобы видел.