Арсений и Андрей Тарковские. Родословная как миф

Комната – она ведь рядом, рукой подать, в десяти шагах. Но «Зона» так просто не пустит. Там, внутри «зоны», надо пройти через испытание «ловушками». Разве мы сейчас, после опыта «Сталкера», не напоминаем себе о том, что надо бы «бросить гайку». Речь идет о внутреннем решении. Мы знаем о «гайке», но Сталкера нет, а сами мы «всегда не готовы», как любил говорить Мераб Мамардашвили. Труден путь внутри «зоны». Диалоги героев, их перебранки, неслышимость друг друга, словесные атаки на Сталкера порой напоминают разговоры 70-х годов, споры «лириков и физиков». Это диалоги странные, потому они «не совпадают»; каждый вслух проговаривает свой собственный диалог. В одном из эпизодов Сталкер, осторожно ступая по узенькому опасному выступу, вслух произносит текст о силе и слабости, напоминающий цитаты из трактата «дзен». Он говорит с нами и сам с собой, совершая в этот момент действие, явно опасное для жизни и никак не связанное с монологом-диалогом. Кстати, по действию эпизод напоминает описанное Белкиным путешествие Тарковского на гору Слон. Его память действительно ничего не теряет.

Чем старше я становлюсь, тем таинственнее для меня человек. Он словно ускользает от моих наблюдений. Это значит, моя система оценок рухнула, и я теряю способность судить о нем.

Из дневника Тарковского

В конце пути герои притчи или сказки оказываются у заветной двери. И тут разыгрывается подлинная драма. Они шли в «зону» каждый со своим. Но здесь, перед дверью, все они оказались равны в своей трусости и пустоте. Комната материализует лишь сокровенное в нас, наше подсознание, истинное. К цели пути, комнате, испытанные «зоной» приходят уже другими. С сознанием того, что они не могут туда войти. И кто из тех, кого мы знаем или кто знает нас, или из тех, кто решает за нас, готов туда войти? Ученый вообще шел в «зону» с бомбой, которую нес в рюкзаке. Он бормотал что-то по телефону о «четвертом бункере». Видимо, этот четвертый бункер – одна из подразумеваемых причин образования аномального явления «зоны». В год смерти Тарковского перед Майскими праздниками 1986 года в Чернобыле что-то произошло, только не с бункером, а с четвертым реактором. Но ученые не посоветовали отменить первомайскую демонстрацию. Это уже не «притча Тарковского», а это факты из нашей жизни.

По возвращении из «зоны», они разойдутся, чтобы не встретиться никогда. Профессор, возможно, станет «совестью науки», а писатель, по его же предположению, сопьется. Сталкер Кайдановского вернулся в сотрясаемый каждым проходящим поездом свой дом к жене и Мартышке. Жена всегда его ждет. Монолог Алисы Фрейндлих перед камерой, вставной эпизод, вдруг становится главным. Это монолог о любви, не имеющий двойного прочтения. Житейская история превращается в «житийную», частность оборачивается притчей. Жена – единственная, кто может войти без страха в комнату, но ей не надо туда идти. Она предлагала Сталкеру, чтобы теперь он ее водил в «зону», но только для того, чтобы его успокоить. Ее любовь продолжает тему Хари и Матери – любви как спасения, гармонизирующего жизнь начала, охраны и заступничества. Иную женскую ипостась представляет дочь Сталкера. Молчаливая, внутренне сосредоточенная Мартышка читает Тютчева. В ней сокрыта великая сила и тайна. Девочка обезножена, она не может двигаться, бегать, играть со сверстниками. Вся ее энергия внутри нее. Как-то вполне естественно она двигает предметы, и они повинуются энергии и силе взгляда. В начале и в конце фильма мы видим, как вибрирует вода в стакане и сам стакан от силовой механической волны идущего по рельсам поезда. Стакан, которым повелевает девочка, двигается плавно, и вода в нем невозмутимо спокойна. Выстраивается семейный триптих, центр которого может быть определен нами произвольно. Та же троичность во внутренней структуре всего фильма: мир перед «зоной», «зона», комната.

Сквозь мутную воду на кафельном полу бывшей лаборатории шприцы, пружины, вдруг репродукция Вседержителя из «Гентского алтаря» и еле заметный листок отрывного календаря с датой – 28 декабря – день смерти Андрея Арсеньевича.

Принимали фильм, как всегда, с большим трудом и унижениями. На дворе 1978 год. С Тарковским как бы надо считаться. Однако… Опять то же самое, что и раньше: и поклеп на страну, и общая вредность для зрителей, непонятность и т. д. Аркадий Стругацкий вспоминает, как они с Андреем выступали перед кинопрокатчиками.