Артемий Волынский

Обычными для книжных собраний того времени были евангелия, псалтыри, служебники, минеи, триоди, требники, необходимые для служб в домашней церкви; патерики и жития святых для душеспасительного чтения. Художественная же литература в библиотеке Волынского была немногочисленна и, видимо, не очень его интересовала. Однако он всё же приобрел «Новый краткий способ к сложению стихов» поэта В. К. Тредиаковского, с которым имел столкновение при открытии «Ледяного дома» в 1740 году, приведшее, в числе прочих причин, к трагическим последствиям.

В целом книжное собрание Волынского можно считать типичным для деятелей петровского времени, у которых богослужебные книги соседствовали с новейшими научными сочинениями и техническими справочниками по артиллерии и «навигацким» наукам. Его владелец не был книжным человеком с глубокими гуманитарными познаниями (библиотеки Д. М. Голицына, А. И. Остермана, Феофана Прокоповича были гораздо обширнее), и его коллекция скорее являлась рабочим собранием, использовавшимся в практической деятельности и отражавшим широкий круг интересов хозяина. Известно, что она пополнялась до последних дней: «промемория» из Академии наук в следственную комиссию о Волынском от 9 августа 1740 года сообщала, что кабинет-министром и его друзьями Соймоновым и Эйхлером «забрано в домы ис книжной лавки книг и протчего» на 83 рубля 17 копеек, «а денег за оные не заплачено».

Зарубежные издания (преимущественно немецкие, а также латинские, польские, французские) составляли почти половину библиотеки, хотя известно, что Волынский иностранных языков не знал. Обращает на себя внимание и наличие различных словарей, грамматик, разговорников, иностранных букварей и азбук. Можно предположить, что, осев в Петербурге и принявшись за сочинение политических проектов, Артемий Петрович стал заниматься изучением языков.

Глава третья

ВО ГЛАВЕ КАБИНЕТА МИНИСТРОВ

Пусть будет муж совета он.

К. Ф. Рылеев

«Через великий порог перешагнул»

«…нам любезноверный обер-егермейстер наш Артемий Волынской чрез многие годы предкам нашим и нам служил и во всем совершенную верность и ревностное радение к нам и нашим интересам таким образом оказал, что его добрые квалитеты и достохвальные поступки и к нам показанные верные и усердные службы к совершенной всемилостивейшей благоугодности нашей служить могли. Того ради мы оного апреля третьего дня тысяча семьсот тридесят осьмого году в наши кабинетные министры всемилостивейше пожаловали и определили. Яко же мы его тем достоинством со всеми к тому принадлежащими чести и преимуществы сим жалуем и учреждаем, повелевая всем нашим подданным помянутого нашего обер-егермейстера Волынского за нашего кабинетного министра надлежащим образом признавать и почитать», — эти торжественные слова императорского патента означали вершину служебной карьеры^{303}. Именной указ Сенату от 3 апреля 1738 года сразу же был разослан по присутственным местам империи^{304}. «Волынский теперь себя видит, что он по милости ее императорского величества стал мужичек, а из мальчиков, слава Богу, вышел и через великий порог перешагнул или перелетел», — писал Артемий Петрович «дяде» Салтыкову. Ему было чем гордиться: 34 года назад вступивший юнцом в солдатскую службу, он теперь стал первым членом высшего государственного органа власти и главным советником государыни с немалым окладом в шесть тысяч рублей в год. Уже 5 апреля он приступил к исполнению обязанностей министра, а через три дня объявлял коллегам именные указы государыни^{305}.

Путь наверх был труден, а потери неизбежны. И дело не только в зависти, интригах, угрозе монаршей опалы или судебного дела. В интересах карьеры приходилось заискивать, исполнять повеления и постоянно показывать «ревностное радение» отнюдь не только в государственных интересах. Как и многие другие придворные, Волынский заверял Бирона в своей преданности: «Увидев толь милостивое объявленное мне о содержании меня в непременной высокой милости обнадеживание, всепокорно и нижайше благодарствую, прилежно и усердно прося милостиво меня и впредь оные не лишить и, яко верного и истинного раба, содержать в неотъемлемой протекции вашей светлости, на которую я положил мою несумненную надежду, и хотя всего того, какие я до сего времени ее императорского величества паче достоинства и заслуг моих высочайшие милости чрез милостивые вашей светлости предстательствы получил, не заслужил и заслужить не могу никогда, однако ж от всего моего истинного и чистого сердца вашей светлости и всему вашему высокому дому всякого приращения и благополучия всегда желал и желать буду, и, елико возможность моя и слабость ума моего достигает, должен всегда по истине совести моей служить и того всячески искать, даже до изъятия живота моего».