Артур Шопенгауэр - Философ германского эллинизма

эр, утверждая, что квиетизм и аскетизм, "отказ от всех желаний" и от мирских интересов, находятся "в ближайшей связи" с мистицизмом, если его правильно понять. Но даже в этом случае, если допустить, что в этой области невозможно требовать ясности изложения, необходимо признать, что его рассуждения о связи мистицизма с философией зачастую двусмысленны и не всегда понятны.

Мы видели, например, как в других отрывках он говорит о таком понимании, которое относится к моральному поведению и сознанию как "мистическим" по характеру; в одном месте (ОМ, 22) он называет совершенно бескорыстный или неэгоистический поступок, совершаемый исключительно под воздействием чужих страданий, "eine praktische Mystik" (практическая мистика); и не отрицает, что такое понимание представляет форму "знания", хотя и "лучшего" или "более высокого" вида. И так же он (по крайней мере, в большинстве случаев) не отрицает, что такое знание, хотя и является интуитивным и "непосредственным", может быть приобретено через философское созерцание и может достичь уровня дискурсивной внятности и объяснения.

Как возможно примирить такие утверждения с теми, которые мы только что обсудили? Одна возможность (хотя это не более чем догадка) состоит в том, что, когда Шопенгауэр говорил о мистицизме, он имел в виду два различимых понятия, между которыми, однако, он никогда не проводил четкого отличия. Под одним из них, под мистическим знанием, он подразумевает просто истинное проникновение во внутреннюю природу феноменального мира в целом и в нашу собственную природу, которая рассматривается как часть и участник этого мира; именно в этом смысле он говорит о мистицизме как об "осознании тождества собственной внутренней сущности с сущностью всех ве

405

щей или с сущностью мира" (том III), причем он делает попытку дать четкое определение и разъяснение такому сознанию в своей философской системе. Под вторым понятием он подразумевает мистическое знание, которое предполагается внутренней сущностью и происходит только из нее, как это было описано выше, и которое само должно быть понято как "более глубокое"; понимание, которое мы не можем предметно ни представить, ни выразить; и Шопенгауэр утверждает, что в этом "самом широком смысле" мистицизм относится к "непосредственному осознанию того, чего нельзя постичь ни путем восприятия, ни путем созерцания, и поэтому оно вообще не является знанием", и тогда такие категории, как "субъект и объект", которые являются у Шопенгауэра фундаментальными для всего познания, "всецело исчезают" (там же).

Это объяснение, конечно, можно дополнить еще многими примерами о том, что Шопенгауэр говорил о возможностях философского исследования. Последнее должно относиться к миру, который необходимо объяснить исключительно "изнутри себя", а не обращаясь к чему-либо "вне его" (как, например, учит традиционный теизм): "Это исследование должно оставаться космологией и не может стать теологией" (там же).

Таким образом, он признает, что мистическое сознание предполагает абсолютную невозможность познать мир с точки зрения как феноменального аспекта, так и ноуменального; каким бы положительным ни было содержание этого сознания, оно всегда закрыто для философии: "Природа вещей до мира или вне его, и, следовательно, вне воли, недоступна для исследования" (там же).

406

Такая интерпретация, тем не менее, не решает все поднятые проблемы. Шопенгауэр проясняет, что важнейшее основание утверждать, что познание ограничено миром таким образом, на который он указывал, - это основание, данное Кантом; везде, где имеется знание, "мы находимся в области феноменального", и вопросы о "сверхмирских вещах" лежат вне этой области. Но, возвращаясь к хорошо знакомому возражению, разве не то же самое относится к "вещам внутри мира" с метафизической точки зрения, включая постулируемую Шопенгауэром ноуменальную "волю"? Несмотря на его изобретательность, обращение к нашему собственному прямому внутреннему опыту, как к ключу к пониманию внутренней природы мира в целом, неубедительно для понимания по причинам, которые (как было замечено) он сам, как иногда может ?показаться, молча признавал. И может показаться, что двусмысленность его рассуждений об этике, о которой мы говорили в заключение главы 6, подобным образом выдает его озабоченность той же самой основной трудностью.

Заключение