Артур Шопенгауэр - Философ германского эллинизма

Шопенгауэр не был последовательным мыслителем в точном смысле этого слова, поэтому его системе, несомненно, недоставало цельности структуры, как мы обычно ее представляем (слишком узко), говоря о выдающихся достижениях гениев метафизики в прошлом. Однако он принадлежит к другой в равной степени известной группе философов, которые также сыграли значительную роль в развитии истории идей, несмотря на то что в их работах недостает четкости форм и последовательности, характерных для определенного вида философского размышления. В теориях этих философов можно найти новизну и изобретательность, свежесть взгляда и умение, - говоря словами Фредерика Вайсмана - "видеть за горизонтом их времени", благодаря чему им прощают допущенные неточности, очевидные для критического взгляда и являющиеся особенностью их мысли и аргументации.

408

Можно с уверенностью сказать, что всегда найдутся люди, которые будут отвергать работы Шопенгауэра как в корне противоречивые, путаные и возникающие из желания примирить непримиримое. Но (как было сказано ранее), согласившись с вышеупомянутым мнением, мы можем забыть, что там, где философ стремится сформулировать новые или незнакомые идеи или где он сталкивается с разногласиями, возникающими в результате кардинальных изменений в структуре мысли его времени, в его работах, скорее всего, появятся нерешенные трудности логического характера.

Можно сказать, что в основе большинства неясностей и противоречий в системе Шопенгауэра лежит глубокий интеллектуальный внутренний конфликт. С одной стороны, он следует фундаментальным принципам кантовского "трансцендентального идеализма", в частности уделяя особое внимание перцептивным и понятийным ограничениям и бескомпромиссно опровергая возможность метафизического или "трансцендентного" знания. С другой стороны, он в равной мере был убежден, что для объяснения нашего опыта недостаточно, например, просто взять некоторые категории и понятия какой-либо философской системы, в которой отражены здравый смысл и научные суждения, принятые всеми, и которая формирует наше мировоззрение.

Во-первых, Шопенгауэр чувствовал, что мы не должны слепо принимать такие системы, а обязаны критически оценивать их и что в действительности существуют такие стороны нашего опыта, которые побуждают нас мыслить критически. Во-вторых, он считал, что нужно по возможности исследовать, почему мы придерживаемся этой системы; но такой вопрос требует столь глубокого исследования нашего внутреннего бытия, что ни одна философская система не может предложить такого исследования. Поскольку не потому ли исследования и разъяснения природы человека представляют самую большую трудность, что она обладает "исключительной глубиной, многозначностью и сложностью"?

409

И все же очевидно, что это не удержало известных философов, занимающихся этикой, от создания теорий таких же наивных и бесхитростных, как те, которые представляли человека как свободного и благоразумного в своей сущности, способного к изменению или преодолению "чувственных" или нерациональных свойств своей природы, поступая в соответствии с рациональными суждениями и делая рациональный выбор.

К тому же для достижения истинного понимания того, что мы есть, необходимо (как позднее подчеркнул и Бергсон), чтобы мы видели, насколько глубоко вовлечены в жизненные динамические бессознательные процессы природы: но к этому соображению философы также в значительной степени оставались слепы. Также Шопенгауэр придавал большое значение тому, что такие жизненные процессы необходимо адекватно согласовать и вразумительно объяснить, чего не смог сделать Кант с помощью "механистических" категорий Ньютона. Кант действительно осознал это в своей "Критике способности суждения", хотя и не понял до конца значения своего признания (том II).

Исправить такие недостатки Шопенгауэр считал одной из своих задач. В то же время, поскольку он принял сущность учения Канта, состоящую в том, что весь объективный опыт должен быть расположен в определенном порядке и структурирован определенным образом, и включил это в свою теорию "мира как представления", то ему казалось, что то, что он должен сказать, должно в некотором смысле иметь отношение к тому, что скрыто под покровом кажимости, другими словами, что это должно относиться к сфере "вещи в себе". Но он уже рассматривал "обманчивый" principium individuationis, как если бы этот принцип обеспечивал необходимые условия не просто для всего обычного знания, а также для мышления и коммуникации. Наши понятия представляют или "отражают" то, что первоначально дается в феноменальном опыте, и полностью производны от него.

410