Асфальт и тени

Один — молодой и сильный в родной стране. Другой — стареющий и неприкаянный, как высушенная ветром подпорка при молодой яблоне.

Непутевая Катька

Стараясь не звенеть ключами и сняв сапожки еще у лифта, Катька кралась домой.

Бесшумно отперев дверь, благополучно миновав темный коридор, она, как была в шубейке, юркнула в комнату и, облегченно вздохнув, принялась неспешно стаскивать с себя вещи, бросая их где попало.

Усталость тупо проведенной ночи вызывала раздражение. «И какого хрена я там сидела? Все эта дура Анька! Вот рыба, ненавижу: давай еще немножко побудем, давай еще немножко… Ей хорошо! Сиди, киряй да с долбаным Гульфиком кокетничай, а я за рулем! Все, завтра оставлю машину и расслаблюсь, тоже мне, таксиста нашли!»

Накинув халатик, она смело направилась в ванную. Теперь уж если кто и проснется — не страшно, ругаться не станут.

Катька любила родителей, даже гордилась ими, но по неведомым ей самой причинам постоянно подкидывала им различные гадости. Предки бесновались. Мать обижалась и дня три не разговаривала, отец орал, потом долго говорил правильные слова, он вообще по этой части большой мастер, Катька, поогрызавшись, соглашалась, искренне плакала, ей было стыдно, жалко родителей, и она давала себе слово, что это в последний раз.

Но проходило время, и все повторялось. Правда, уже полгода, как она почти перестала врать, когда ее о чем-то спрашивали дома, и, странное дело, проблем и непоняток стало меньше. Иногда ей с ужасом вспоминалась липкая паутина, в которую она сама себя загоняла, изворачиваясь по пустяшному поводу.

Почистив зубы, повертевшись перед зеркалом и не понравившись себе, Катька пошла спать. Засыпала она, как правило, с книгой в руках и этим очень гордилась, хотя, если быть честным, читать особенно не любила, мусолила одну и ту же книгу подолгу, в книжный запой не впадала ни теперь, ни в детстве, и уж точно из-за чтения никогда бы не осталась дома, презрев призывный зов телефона.

Удивленная ночь на своем исходе приняла в нежные объятья свернувшееся калачиком ладное молодое тело безмятежно уснувшей юной женщины, очередной раз твердо решившей с утра начать новую жизнь.

В это предутрие Катьке приснился сон.

Маленькая, стареющая женщина, с остатками былой привлекательности на выеденном косметикой лице, с тощими редеющими волосами, которые уже не спасали красители от предательской седины, сидела на кухне и курила.

Шел четвертый час ночи. Тусклый свет лампы падал на обеденный стол, усыпанный крошками, заваленный всякой всячиной, на раскрытую книгу, на пепельницу, полную окурков. Книга не читалась, в голову лезли дурные мысли, от которых материнское сердце сжималось ледяными тисками.

«Ну, хотя бы позвонила, стерва, — глянув на часы, со злостью подумала Екатерина Викторовна, — когда же кончатся мои мучения, и за что такое наказание? Выкладываюсь из последних сил: доченька, доченька. А ей на все плевать. Ну где она может шляться в такое время?»

Екатерина по природе своей, как и ее мать, была совой. Она с детства любила ночь, купалась в ее темных, беззвучных струях, колобродничала по дому, висела с подругами на телефоне, а в последние годы пристрастилась к чтению и засиживалась далеко за полночь.

Жизнь пролетела стороной — что жила, что не жила. Скоро пятьдесят. Нет, она не жаловалась на свою жизнь, она ее любила и была благодарна Богу за те минуты тихого счастья, что, возможно, стоили десятилетий кипучей деятельности. Унизительной нужды и непосильной работы за кусок хлеба она не знала, как-то так повелось, что в доме всегда все было, но нужда, особенно после смерти родителей, ходила рядом, Екатерина ее чувствовала и боялась. Боялась больше не за себя, за дочку.

Женька, унаследовавшая бабкино имя, жила почти все время у деда с бабкой и выросла быстро и незаметно. Когда в классе девятом дочь пришла и, заливаясь краской, начала лепетать про подругу, у которой есть мальчик, с которым все очень близко, одним словом, мама, ты же понимаешь, что надо делать, когда задержка…

Екатерина сгребла девку и, припугнув отцом, поволокла, обливаясь слезами, к гинекологу. Женька, испуганная и бледная, хорохорилась и всю дорогу хохмила, мол, сейчас не каменный век, ничего особенного в этом нет, ну родит она ей мальчика, хоть экзамены не надо сдавать, да и вообще у них в классе уже почти все побывали беременными.

Слава богу, все обошлось, но это был первый звоночек. Школу закончили с трудом, с таким аттестатом в наше время, когда в Питере и дворников набирают по конкурсу, в хорошем институте ловить было нечего, но дед, души не чаявший в любимой внученьке, напряг свои старые связи и все уладил.

За первый курс Екатерина постарела лет на десять. Женька превратилась в жестокого хищного зверька и, кроме себя, никого не замечала, жизнь у нее выстраивалась и сортировалась по принципу: это мне надо, это — не надо. Потом что-то в ней надломилось, и она; как побитый кутенок, приползла к мамке, поскуливая, повизгивая, прося сочувствия, ласки и тепла. Так прошли, наверное, самые лучшие два года.