Ашхабадский вор

Старейшина воцарился во главе стола, ближайшие же родственники расположились в порядке, которого Алексей не уловил – в нем явно была какая-то система, но вот какая? Этот, с залысинами, скорее всего – сын старейшины, расположился на противоположном краю, хотя, по логике, должен был сесть где-нибудь неподалеку от папы, одесную. А одесную оказалась Маша, чужая, иного роду-племени-веры-культуры. Двое из когорты то ли внуков, то ли правнуков старца так и вовсе остались стоять в сторонке, к праздничной трапезе не приближаясь. Что, младшим вообще к столу подходить нельзя? Ну и традиции у них тут, нет, ну дикие люди, право слово! Китайская церемония и та понятнее будет, это я вам точно говорю…

Сапар тем временем почтительно помог женщине дойти до зловещего дымящегося камня, женщина запустила руки внутрь по локоть и несколько секунд совершала там какие-то магические действия.

Старейшина произнес несколько слов, глядя грозно и властно, аки твой орел на вершине Кавказа.

– Уважаемый Дэдэ говорит, что сейчас подадут сачак, горячий, из самого тамдыра, – перевел Ханджар. – Это вековая традиция туркменского народа – сперва перед едой преломить сачак с гостями и, таким образом, стать друзьями.

– А что такое сачак? И тамдыр? – вырвалось у Маши, сидящей через человека от Алексея, но она тут же испуганно затихла под гневным взглядом Дэдэ.

– Нехорошо перебивать старших, – укоризненно покачал головой. – Тамдыр – это печь, в которой выпекают сачак. А сачак – это наш хлеб.

Наконец закутанная достала из печи – а, так это печь! – сверток размером с голову младенца и, опять же в сопровождении Сапара (кто она ему – мамашка? бабушка?), протянула его старейшине. Тот неторопливо сверток развернул, вынул из него невзрачный кусок и впрямь хлеба – серого, естественно, как и все вокруг, понюхал и одобрительно кивнул. А потом с загадочными словами, переведенными Ханджаром как: «Душа у душу пьет воду, человек человеку – гость», – пустил его по кругу. Каждый принимал его, отламывал по кусочку, принимался сосредоточенно жевать. Тишина стояла как на похоронах. Нет, братцы-кролики, такаяэкзотика не для меня…

Маша, сидючи рядом с старейшиной, тихонько вздохнула. Гриневский же, сидючи напротив Алексея и будучи зажат двумя правнуками аксакала, так и вовсе приуныл.

Когда очередь дошла до Алексея, он с сомнением отщипнул малость, сунул в рот, пожевал. Пресно, черство, горячо. Охо-хо-хо…

Однако едва сачак обошел весь достархан, Дэдэ с довольным видом сказал что-то Ханджару, но тот лишь раздраженно пожал плечами. Тут-то и началось оживление. Типа, понравился гостям сачак, оценили, сожрали, не отвергли бледнолицые, можно веселиться. Закутанная женщина, по-прежнему с Сапаром в качестве помощника, как заведенная выносила из дома тарелки, тарелочки, чаши, плошки и даже вазы – и все благоухающие, ароматные, источающие дивные амбре. Настроение круто поползло в гору. Традиции традициями, а кушать-то всем надо. Краем глаза наблюдая за хозяевами, Карташ поступал как они. Где надо – брал кушанье ложкой, где положено – смешивал одно с другим и посыпал перцем, а то и вовсе хватал пальцами, погружая их в горячее, жирное, но вкусное охренительно. Гриневский не отставал – уплетал так, что хруст стоял. Как будто и не хавали недавно на станции.

Странно, что руки перед едой не омыли – так ведь дикие люди, а я что говорю. Хоть и хлебосольные. А вот, кстати, сам Ханджар рядышком с Гриней вообще не ест, более того: глядит на триумф желудков в высшей степени неодобрительно. Даже взгляды какие-то мрачные на Дэдэ своего бросает. Понятно, к Дангатару торопится. Ну и поделом, не фиг было тянуть «на минутку». Теперь жди, пень туркменский, пока гости насытятся… А старейшина смотрит и радуется.

Маша поймала за полу хозяйку и приступила к допросу третьей степени; Сапар, следующий за хозяйкой тенью, поневоле вынужден был переводить. И сквозь негромкий говор над достарханом долетали отрывочные фразы: «…берете печень, нашпиговываете чесноком, макаронами, салом курдючным…», «…нет, до кипения доводить не надо…», «…граммов сто костей, не больше…», – и прочие премудрости кулинарии.

Некоторые блюда были более-менее узнаваемы: супы там всевозможные, блинчики, нечто наподобие чебуреков, шашлыков с луком, хычин; это, извольте видеть, наверняка Везувием дымится гора знаменитого плова, а вот, извольте откушать, несомненно разложены пирожки с бараниной, вон там плавают в супе в ожидании ложки знакомые манты… А вот дальше память и воображение начинали буксовать. Что такое, скажите на милость, истекает мутноватым соусом в чаше? Кусочки баранины – это я вижу, помидорки тоже присутствуют, а вот что за нитки какие-то цветные изнутри торчат пучком, макароны, что ли? Непохоже… Или вот это: зеленые кубики тонут в глубоком блюде, наполненном непрозрачной желтой субстанцией, подозрительно напоминающей клейстер. Ну-ка подвиньтесь, дайте место дегустатору…