Аскетизм по православно-христианскому учению. Том Ι. Книга вторая: Опыт систематического раскрытия вопроса

«Душа по природе своей христианка». Нормативные требования христианства не являются для человеческого духа чем–либо посторонним, чуждым, далеким, несоизмеримым с его собственными запросами и потребностями, – нет; напротив, христианство – и только оно одно – отвечает всеми своими сторонами, всеми своими требованиями именно самым существенным, специфическим, неискоренимым, глубочайшим нуждам и запросам человека. При этом освещении только и открывается действительный смысл глубоко трогательных слов Господа: «придите ко мне, все труждающиеся и обремененные, и я успокою (ἀναπαύσω) вас; возьмите иго мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой (ἀνάπαυσιν) душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко». [761].

Удостаиваясь общения с Богом, христианин, вместе с тем, находит в Боге и свой истинный «покой»; внутреннее состояние христианина в земной жизни по-преимуществу, а в царстве славы безраздельно, вполне и исключительно является поэтому состоянием восторженной радости 

[762], полного, ничем невозмущаемого мира [763]. Такого полного, совершенного, глубокого, непоколебимого «мира», который захватывал бы всю область человеческого «сердца», проникал все его «помышления» (τὰ νοήματα) [764], не может дать весь строй «міра» со всеми его призрачными, скоропреходящими радостями [765], – христианской радости «никто» не может «отнять» [766] от человека, хотя бы истощены были для этого все доступные мирскому могуществу средства [767]

.

Пусть «мір» совне представляется царством утех и веселья [768], а жизнь истинного христианина иногда тонет в море его собственных слез по причине нищеты, убожества, лишений [769] , пусть он захлебывается по временам в крови преследований и мучений. Нет истинной радости в «міре», и нет настоящей неутешной печали в царстве Христовом [770], в области вечной жизни. Мірская радость слишком кратковременна, – она – перед «слезами» и мирской «смех» пред «рыданием» [771], тогда как временные, внешние «видимые» страдания христиан не исключают собою их радости [772], являющейся залогом и условием их полного и окончательного «торжества», совершенной «радости», «в явление славы» Христовой [773].

Таким образом, христианству ни в каком случае не может быть присвоена пессимистическая окраска, которую так старательно навязывают ему многие его комментаторы, судящие о христианстве с тенденциозной, заранее предрешенной точки зрения и приводящие в подтверждение её те или другие отдельные выдержки и выражения из Св. Писания и отцов Церкви…

Нет, – христианство, призывая человека к победе над миром и давая ему уверенность в достижении такой победы, сообщая действительные силы и средства для её реального осуществления [774], способствует бесконечному подъему самочувствия христианина, развивает в нем бодрое сознание и восторженное чувство действующей в нем и чрез него, все преодолевающей божественной Христовой мощной силы, так что, вместе с Апостолом, всякий истинный христианин может уверенно и радостно воскликнуть: «все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе» [775].

Вместе с этим христианство далеко и от того, чтобы, зачеркивая присущее человеку стремление к блаженству, которое обычно мыслится человеком под формой достижения «счастья», проповедовать необходимость исполнения человеком христианского долга, отрицая вместе с тем в настоящей жизни, а тем более – в жизни «будущего века» момент блаженства, индивидуального, вполне сознательного и во всей силе чувствуемого переживания восторженной радости, по самой организации человеческой личности всегда сопутствующей вполне нормальному направлению жизни и деятельности индивидуума, «Холодная строгость нравоучительная действовать по одному сознанию долга чужда Божественному учению. Оно окружает человека побуждениями, на которые сочувственно отзывается человеческая природа на всех степенях своего развития» [776].

Но и на высшей ступени христианского развития момент блаженства (μακαριότης), – радости (πνευματικὴ ἡδονή, ἡ χαρά, ἡ ἀπόλαυσις, ἡ ἀγαλλίασις, ἡ εὐφροσύνη) [777], божественного наслаждения (ἡ θεία τρυφή) [778]

, не теряет своего существенного значения, а, напротив, раскрывается все с большей и большей интенсивностью, достигая своего высшего совершенства в жизни загробной.

Правда, это блаженство само по себе не представляется целью человеческой жизни; такой подлинной целью может быть, как мы видели, только и исключительно богообщение во Христе; но следствием, и при том именно необходимым, обязательным, является охарактеризованный выше момент блаженства, поскольку Бог является средоточием всех благ и, следовательно, общение с Ним есть причастие и всех благ, т. е. богообщение для человека сопровождается необходимо высшим, совершеннейшим блаженством.