Аскольдова могила

— Что, что? — закричал варяг. — Не верьте, братцы, этому пострелу! Не правда, одного Вышату поколотили, а я и меча из ножен не вынимал!

Все гости засмеялись.

— Эх, Фрелафушка, — сказал ключник, стараясь скрыть свою досаду, — поменьше бы тебе пить: не знаешь сам, что говоришь.

— Да полноте, ребята! — прервал Простен. — Кто старое вспомянет, тому глаз вон. Ну-ка, Торопушка, спой нам что-нибудь в честь Услада, так и мы тебе подтянем.

— Да уж не поздно ли, господа честные? — сказал Тороп, почесывая в голове. — Мне еще надо сегодня побывать на месте Угорском — не близко отсюда. Если я и теперь пойду, — продолжал он, поглядев на Всеслава, — так вряд ли добреду туда к полуночи.

— Вот еще что вздумал! — вскричал Остромир. — Благо мы тебя заманили, а отсюда уж не выпустим.

— Да, да, — подхватил Простен, — оставайся с нами! Вина и меду пей сколько хочешь, а потешишь нас вдоволь, так мы тебе ногаты[63] по две или по три с брата дадим.

— Что делать, молодцы, — видно, быть по-вашему: не пойду сегодня! А если кому надо идти безотменно такую аль так мешкать нечего: поздненько становится.

— Куда ты, Всеслав? — спросил Стемид своего приятеля который встал из-за стола.

— Мне что-то нездоровится.

— И подлинно: смотри, как ты побледнел; да и глаза-то у тебя вовсе не людские. Ступай, добро! В полночь я отправлюсь за тебя на стражу.

Всеслав вышел вон из терема.

— Что он, прихварывает, что ль? — спросил Вышата стремянного. — Или ему скучно в нашей беседе?

— Нет, он в самом деле что-то захилел.

— Так он пошел домой?

— А то куда же?

— Что ж он поворотил направо? — продолжал Вышата, смотря в окно. — Ведь ему надо идти налево: направо-то дорога к Днепру.

— Видно, хочет прогуляться.

— Поздненько же он гуляет! — заметил с лукавою усмешкою Вышата. — Прощайте-ка, ребятушки! — продолжал он, вставая. — Пора и мне, старику, на боковую.

— Ступай, дедушка! — закричал Фрелаф. — Да пришли нам еще медку из княжеского погреба. Что скупиться-то, ведь не твое добро!

— Хорошо, хорошо! — сказал ключник, торопясь выйти из терема.

III

В обыкновенный день давно бы уже все жители киевские покоились глубоким сном и один однообразный крик ночных сторожей прерывал бы общее молчание, но в праздник Услада во многих домах почти всю ночь проводили в забавах и пировании; и когда Всеслав вышел на улицу, то в редком доме не светился еще огонек — везде раздавались песни и радостные восклицания, а в тереме, где веселились его товарищи, загремел нескладный хор в честь Услада и веселый припев:

Чтоб целый год прожить без горя,Станем пить в Усладов день

повторялся двадцатью различными голосами. В числе их легко можно было отличить охриплый бас Фрелафа, который, желая доказать, что он владеет еще языком, ревел и вопил изо всей мочи.

Когда Всеслав миновал урочище, известное ныне под названием Крещатика, то сцена совершенно переменилась. По всему крутому берегу Днепра, до самого места Угорского, тянулись одни заборы и только изредка попадались рыбачьи хижины и обширные амбары для склада пойманной рыбы и привозимых по Днепру товаров. Усеянные звездами небеса были так ясны, воздух так чист и прозрачен, что, несмотря на отсутствие луны, Всеслав мог без труда различать все близкие предметы. Внизу, у самых ног его, расстилался черною лентою широкий Днепр, тысяча ярких звезд то тихо покачивались и трепетали на спокойных волнах его, то играли и резвились в быстрых струях, когда полуночный ветерок наморщивал гладкую поверхность реки; вдали за Днепром шумело в берегах своих Долобское озеро. Тут вспомнил Всеслав рассказ Торопа, и вдруг что-то похожее на тихий отдаленный стон долетело до его слуха. По всем членам юноши пробежал невольный трепет, он стал прислушиваться: не ревет ли озеро, не вопит ли на берегу его утопленница?.. Нет, это стонет филин и шепчет ветерок, пробираясь сквозь частый тростник топких берегов Долобского озера. Всеслав идет далее. Вон вправо, позади его, на вершине Кучинской горы белеются высокие терема Богомилова дома; в одном из них мелькает огонь: не спит еще верховный жрец Перуна! Вот встает перед ним, как грозный исполин с поникшею главою, высокий песчаный утес; вот чернеются развалины христианского храма; вот и место Угорское, и кто-то на самом краю утеса стоит неподвижный и вперил свои очи в земляную насыпь, поросшую густой травою. Над кем насыпан ты, древний курган? Кто тот, чьи кости покоятся в тебе, уединенная могила? Ах, он некогда владел великим Киевом; его удалая дружина пенила веслами широкий Днепр, была грозою знаменитой Византии: это — могила храброго и злополучного Аскольда.