Аскольдова могила

— Вестимо какой! Ведь мы тебя рыбой не заделили.

— Я позабыл ее на берегу, — отвечал Дулеб. — Что это, дедушка, — продолжал он, — виднеется там вдали? Ведь это село Предиславино?..

— Эх, дитятко, нехорошо! — прервал старик, покачивая головою. — Стыдно и грешно презирать дар Божий, а и того грешнее — предаваться отчаянию и не радеть ни о теле, ни о душе своей. Скажи-ка, Дулебушка, почему ты вчера в полночь не был на молитве, вместе со всеми православными?

— Виноват, дедушка, — я был далеко, позамешкался и, как пришел, так не застал уже никого.

— Да где же ты был?

— На Лыбеди.

Старик поглядел с состраданием на Дулеба и, помолчав несколько времени, сказал:

— А зачем ты был на Лыбеди?

— Зачем?.. — повторил молодой человек. — А бог весть зачем. Я почти всю ночь проходил кругом села Предиславина, смотрел издалека на княжеские палаты. В одном тереме светился огонек: «Может статься, — думал я, — в нем сидит моя Любашенька!» В другом, у открытого окна, кто-то распевал заунывные песенки: «О ком воркуешь ты, горлинка сизокрылая? — говорил я, прислушиваясь. — Не о твоем ли горемычном голубчике?» Ах, дедушка, мне казалось, что я слышу голос моей Любашеньки!.. Касаточка ты моя… сердечная!.. Бывало, и ты певала веселые песенки, бывало, и я в круглый год слезинки не выроню!

Дулеб закрыл лицо руками и замолчал.

— Послушайся меня, — сказал старик, — не ходи на Лыбедь. Ведь что прошло, того не воротишь. Подумай-ка хорошенько: разве твоя Любаша не могла умереть!

— Тогда бы, дедушка, я стал ходить на ее могилу.

— Эй, дитятко, дитятко, не сносить тебе головы! Ну если заметят, что ты шатаешься по ночам вокруг села Предиславина?..

— Так что ж? Меня убьют?.. Дай-то господи, один бы уж конец?! Ведь я христианин и сам на себя рук не наложу, а жить мне становится куда тошно; видит Бог, тошно, дедушка!

— Полно, парень, что ты: иль не хочешь и на том свете увидаться с твоей Любашею? Ведь отчаяние — смертный грех, дитятко! Спроси-ка об этом у отца Алексея… Ах, батюшки-светы, да я и позабыл, окаянный!.. Полно, еще жив ли он, наш кормилец?

— Как, дедушка, что ты говоришь?

— Так ты не знаешь, что вчера было?.. Еще служба у нас не совсем отошла, как вдруг, откуда ни возьмись, целая ватага княжеских воинов, да все-то пьяные, шасть к нам в гости!.. Вот мы — кто куда попал, а отец-то Алексей не только не хотел бежать вместе с нами, а пошел еще навстречу к этим буянам уговаривать их да приостановить, чтоб дать нам всем убраться подобру-поздорову. Сходил бы ты сегодня к нему, Дулеб, да проведал: здоров ли он, наш батюшка?.. А навряд: если эти разбойники и не до смерти его прибили, то уж, верно, изувечили.

Дулеб приподнялся с завалины.

— Погоди-ка, — продолжал старик, — зайди прежде к соседу нашему, Феодору?.. Ты знаешь, где он живет? Вон видишь дом, с высоким-то помостом на четырех столбах?.. Чай, он нынче чем свет ходил проведать отца Алексея. Вот, Дулебушка, христианин-то — не нам, грешным, чета! Говорят, и денно, и нощно стоит на молитве. Постой-ка, постой! Что это такое?.. Посмотри: никак, у ворот его стоят воины?.. Ахти, батюшки! Ну так и есть — с копьями… в кольчугах… Да это, никак, храмовая стража!.. Что за притча такая?.. Уж не взъелся ли на него за что-нибудь жрец Перунов Богомил?.. Избави, господи!.. Я слышал, что он на него давным-давно зубы грызет…

Говоря эти слова, старик вместе с Дулебом пошли к высокому бревенчатому дому, подле которого стояли на страже два воина.

— Доброго здоровья, господа честные! — сказал старик, поклонясь низенько ратным людям и идя прямо в ворота дома.

— Прочь! — закричал грубым голосом один из воинов.

— Что так, молодец? — Не велено входить. — А выходить можно?

— Нет!

— А не знаете ли, господа честные, ради чего отдан этот приказ?

— Узнаешь, как придут за хозяином… Да проходи, добро — мы с вашею братею растабарывать-то не больно любим.

— Дулебушка, — сказал вполголоса старик, — побежим на площадь к княжескому двору: не узнаем ли там чего-нибудь.

Как в ненастную погоду ревет и бушует широкий Днепр, так волновался и шумел народ вокруг Перунова капища и высоких чертогов княжеских. Вся площадь, покрытая густыми толпами любопытных, походила на обширное торжище. Византийские гости и богатые купцы киевские раскидывали шатры и выставляли напоказ свои заморские дорогие товары. Торгующие напитками и съестными припасами строили на скорую руку лубочные балаганы; в одном месте выкачены были бочки с медом; в другом, за деревянными прилавками, стояли огромные кади с олуем[64], по обеим сторонам главного притвора Перуновой божницы расположена была многочисленная стража; храмовые прислужники и жрецы суетились внутри капища — одним словом, все возвещало наступление необыкновенного торжества, причина которого была еще не известна народу.