Аскольдова тризна

В Константинополе Доброслав не стал говорить Леонтию о своей сердечной боли — чего доброго, лекари уложат надолго, — к тому же Клуд на удивление чувствовал себя хорошо. О случае в дороге попросил и отрока никому не рассказывать; сдал его на руки законному родному дяде; Леонтий, узнав, что Доброслав решил навсегда покинуть Византию, посоветовал язычнику повидать Климентину-Мерцану — дочь верховного жреца Родослава, которая, оставшись теперь одна с детьми, была бы очень рада встретить своего соплеменника.

Ожидая корабль на Херсонес, Клуд раздумывал: пойти к ней или не пойти?.. Доводов в пользу «не пойти» оказалось больше, особенно перевесил тот, который говорил о безвозвратности времён и чувства и который также учитывал причастность его, Клуда, к гибели её мужа. «Пусть живёт, как живёт... Отец Мерцаны умер, а в своё время я известил его о ней и внучатах. Чего уж там!» — сказал себе Доброслав, садясь на корабль.

Через несколько дней Клуд сошёл в Херсонесе, навестил своего друга карлика Андромеда, хозяина таверны «Небесная синева», ставшего, казалось, ещё меньше, с серебряной головой... Посидели, вспоминая прежние денёчки, и подивились так неожиданно подошедшей старости.

Андромед подарил Клуду коня. Доброслав сел на него и отъехал от города, с которым было связано много добрых надежд на любовь и осуществление задуманных в молодости планов. Что ж, есть чему и порадоваться, ибо и любовь была, и задуманные планы в общем-то осуществились... А прошедшие годы, подступившая старость?.. Чего горевать?! Так устроена земная жизнь, и изменить её, переделать — не в человеческих силах!

По дороге в своё селение Клуд ещё вспомнил, что на берегу Альмы живёт брат и несчастная сестра Дубыни. Заехать?.. Но что им сказать?! Привёз, мол, вам печальную весть о смерти Дубыни; как будто у них мало безрадостных новостей! Нет уж, надо прямиком до дома.

Поразился тому, что за время своего последнего отсутствия в Крыму появилось много христианских монастырей; некоторые были выдолблены в горных пещерах, и, проезжая мимо, Клуд видел: для того, чтобы кому-то попасть внутрь, надо ждать длинную верёвочную лестницу, которая в нужное время сбрасывалась вниз, а потом снова убиралась.

   — От кого так тщательно прячутся монахи? — спросил Клуд у одного встречного.

   — Ты, видать, давно не был в наших краях... Участились набеги хазар на христиан, и печенеги не дремлют.

В своё селение Доброслав прибыл на рассвете; окружённое с двух сторон лесом, где находилась кумирня Световида, а с двух других горами и озером, оно тихо и мирно спало. Хозяйки ещё не затапливали печи, и дым не шёл через дымоволоки. Хотя в Херсонесе делали стекло, здесь в окнах у всех были по-прежнему натянуты бычьи пузыри: убогость и беспросветность.

«Что ж, раз приехал... Найдётся, думаю, для меня какая-нибудь вдовушка... Где жить, там и слыть... И ещё говорят, что своя печаль дороже чужой радости. В какой народ придёшь, такую шапку наденешь. Я пришёл в свой...»

Тяжела эта шапка для Клуда оказалась. На первое время его, как в ту пору, приютил кузнец, что ковал, а потом подправлял доспех псу Буку; на месте своего дома Доброслав теперь уже озерцо обнаружил: если и строить жилище, то придётся на новом месте.

Но только чувствовал, как с каждым днём ухудшается здоровье, и понял, что своими силами дом ему не поставить. А как хотелось самому! Зажить бы в нём заново! И спутница остатка жизни нашлась бы: вон их сколько — и молодых, и постарше, у которых мужей посекли вражеские мечи!

Наймиты (чем заплатить им, у Клуда нашлось) привезли из лесу брёвна, ошкурили их и стали ставить сруб. Запах смоляных стружек, весёлая суета плотников, хорошая солнечная погода поспособствовали улучшению состояния Клуда; он теперь не ходил спать в кузню, а устраивался на ночь в срубе на досках, от которых также пахло смолой и лесной свежестью. Рядом фыркал стреноженный конь, его присутствие успокаивало Клуда; он клал под голову что-либо из тёплой одежды, ложился навзничь и подолгу смотрел, как перемигиваются звёзды. Ведь то были души умерших...

Он узрел три, находящиеся рядом: одну — побольше и поярче, две — поменьше. «Может, это Настя и мои сыновья?..» — подумал, засыпая, и приснилось ему, что он такой же звездой летит к ним навстречу. И тут звезда поярче вдруг обрела лицо жены и сказала: «Как взлетели на небо втроём, так сиротами вот уж сколько лет остаёмся. Ждали тебя и, кажется, дождались... Радован, Зорий! Это тату ваш! Да ты ведь ещё не видел Зория, сына, кровинку свою!.. Вон он! Улыбнись, Зорий!..»

Только вышла улыбка у сыночка печальной, и глаза были грустные. А лицо его начало бледнеть и исчезать, как речной туман на восходе солнца.

Проснулся Клуд и почувствовал во всём теле озноб; месяц на небе бледным огрызком висел над селением, и лишь две звезды пока ещё перемигивались, а третья погасла... Та — Зория... Потом и они, помигав, пропали.

Пришли плотники, нашли Клуда почти в бессознательном состоянии и отнесли в кузницу; Доброслав провалялся там больше двух недель, пока не встал на ноги.