Аскольдова тризна

«Срамота! — подумал Кевкамен, жуя кусочек постной рыбы. Хотя он и не был пострижен в монахи, но выполнял все их обеты, и больше того — считал, что в своих деяниях он подотчётен только самому Господу Богу. — Как только князь получит верных людей, можно отца Михаила в Константинополь спровадить... А то случится так, что его пребывание в Киеве не токмо в пользу, но и во вред будет... Невоздержан! Ишь снова лакает аки пёс...»

   — Отец Михаил, — грек тронул за плечо епископа, — укорот-то себе дай!.. Не то Фотию пожалуюсь... — Снова подумал: «Так ты же, Кевкамен, Игнагию служил... Аль забыл?! Да ничего не забыл... Игнатию, Фотию... Надо Богу служить! Его Сыну и Святому Духу! Так-то лучше...» — решил про себя, а вслух продолжил укорять: — Думали, что пьёшь немного, а ты эту дрянь хмельную любишь чересчур... Да, чересчур, как говорят язычники.

   — А что сие означает — «чересчур»?

   — Чур — божество здесь такое. Почитают его поганые. А когда чересчур, значит через Бога да к бесу! Вот и ты к бесу всё норовишь!

   — Кто ты такой? — взвизгнул отец Михаил. — Почему мне указуешь?! Да я тебя в пыль разотру, тля!

Аскольд мигнул сидящему рядом с епископом дружиннику, и тот положил свою мощную волосатую руку отцу Михаилу на плечо, слегка надавил:

   — Успокойся, поп. Не лайся!

Епископ уронил на стол руку с куриной грудкой, ткнул в неё свою кудлатую башку и вскоре захрапел. Кевкамен благодарно кивнул князю.

Один из скоморохов захотел подшутить над епископом: приставил к его голове два пустых турьих рога. Но тут уж Аскольд решил, что таким образом не следует издеваться над священнослужителем из Византии (да чего с дурней возьмёшь?! Им бы лишь позубоскалить!), поднялся и дал коленом под зад скомороху. Тот далеко от столов отлетел, и возвратиться сюда до конца пира охальнику больше никто не дал. А то ещё и плетьми отодрали бы!

Пировали до самого вечера; скоморохов попеременно сменяли девичьи хоры. Особенно запомнилась Аскольду одна из исполненных ими песен — величальная.

   — Ай да Янь! — восклицал чуть захмелевший князь, утирая широким рукавом льняной рубахи (одет был по-простому!) выступившие на глаза слёзы. — Угодил ты во всём князю, вовек не забуду!

Помнил Аскольд, как в детстве пела ему бабушка величальную. И как пела! Душу выворачивала наизнанку.

У воеводы тоже сердце от песен заходилось, и очень рад был за сына своего. Всегда чем-нибудь удивить может!

А какие красавицы поют! Нарядные, чистенькие. А голоса-то, голоса! И песня славная!..

Славная от слова «слава», повторяемого в песне постоянно. Поэтому кто-то из скоморохов взял в руки бубен и бил в него после каждого спетого хором этого слова, громким коротким боем как бы вколачивая «славу» в сердце каждого слушающего:

Слава нашему богу,Слава!Князю нашему на земле Слава!Чтобы нашему князюшке не стариться,Слава!Его золотому платью не изнашиваться,Слава!Его добрым коням не изъезживаться,Слава!

Его верным слугам не измениваться,Слава!

После сих слов песни Аскольд подумал: «В самую цель! Словно стрелы меткого ратника...»

Чтобы правда цвела в Руси Киевской,Слава!Краше солнца светла,Слава!Чтобы князя золота казна,Слава!Была ввек полным-полна,Слава!

Чтобы большому Днепру-батюшке,Слава!Слава неслась до моря,Слава!Малым речкам до мельницы.Слава!А эту песню мы хлебу поем,Слава!Хлебу поем, хлебу честь воздаём.Слава!Старым людям на потешение,Слава!Добрым людям на услащание,

Слава!

«Хлебу-то честь воздают, потому как жатва скоро у русов... Говорил же в дороге князь, — промелькнуло в голове у грека. — За душу хватают песней своей молодицы».

Отзвенели слова песни сладкозвучными гусельными струнами, князь Аскольд, растроганный, встал из-за стола, обнял каждую девицу из хора и каждой что-то шептал на ушко. Те, счастливые, зарделись, как маков цвет.

Тут и звёзды на небе высветлились, и кто как мог стал устраиваться на ночлег. Кевкамен приказал постелить ему и отцу Михаилу на стожке сена. Епископа подхватили под руки и, как куль с зерном, плюхнули на стожок; пристроился на сене и грек. Рядом улеглись два дружинника Яня.

Не спалось. Дружинники были почти трезвыми: видать, по приказу князя много не пили. Оружие при себе имели. На всякий случай: ночь впереди.

Звёзды мерцали холодно, глазам становилось больно. И зябко.

За лесом вдруг раздался вой.

   — Это волк... Вот уж вторую ночь жутко воет. Что надо ему?! — сказал один из дружинников.

   — Может статься, потерял волчицу?.. — предположил другой.

   — Должно быть, так.

   — А воет-то как раз за могильными курганами.