Аскольдова тризна

Вот как говорится об этом в древнем рассказе о поэте-певце Эгиле:

«Эгиль сел и положил щит себе под ноги. На голове у него был шлем, а меч он положил на колени и то вытягивал его до половины из ножен, то вкладывал обратно... Одна бровь у него опустилась до скулы, а другая поднялась до корней волос. Он не пил, когда ему подносили брагу, и то поднимал, то опускал брови.

Конунг Адальстайн сидел на возвышении. Он, как и Эгиль, положил меч себе на колени, а после того, как они посидели так некоторое время, конунг вынул меч из ножен, снял с руки большое дорогое запястье[31]и надел его на конец меча. Затем он встал, подошёл к очагу и над огнём протянул меч с запястьем Эгилю. Эгиль встал, обнажил меч и пошёл по палате навстречу конунгу. Он продел меч в запястье и притянул его к себе, а потом вернулся на своё место. Конунг снова сел на возвышение. Эгиль тоже сел, надел запястье на руку, и тогда его брови расправились. Он отложил меч и шлем, взял олений рог, который ему поднесли, и осушил его. Он сказал:

Путы рук звенящие В дар мне отдал конунг,Чтоб украсить имиВетвь — гнездовье ястреба[32].Я ношу запястьеНа руке и славлю

Конунга могучегоЗа подарок щедрый.

После этого Эгиль каждый раз выпивал свою долю и беседовал с другими.

А конунг велел принести два сундука. Оба они были полны серебра, и каждый из них несли по два человека. Это серебро Адельстайн посылал Эгилю в возмещение за погибшего сына.

Эгиль взял серебро и поблагодарил конунга за подарки и дружеские слова. Он повеселел и сказал:

Брови хмурил горько,Но от доброй встречи Разошлись морщины -Лба нависших скалы.Конунг их раздвинул,

Подарив запястье.Хмурый взор мой нынеСнова ясным станет».

У Рюне Торфинсона — скальда дружины Водима — не было ни брата, ни отца, рос круглой сиротой, поэтому вергельд из рук конунга после каждой спетой саги не получал — и слава всемогущему Одину[33].

Висы саг Торфинсона говорили о том, как моряки «Медведя», убоявшись огня и пепла вулкана, нареченного отшельниками Герклом, отплыли назад. Каждого предводителя, который достигал берегов острова Эйрин, нарекали Храбрым, и Водим получил такое звание, но, пожив какое-то время в родном Боргардфьорде, вынужден был снова поднять паруса, ибо, пока воины Водима путешествовали, хозяином поместья стал по закону его младший брат. И мать, старшая дочь новгородского старейшины Гостомысла, поощрила Водима на поездку к словенам, напутствуя его словами:

«Ты полетишь к ним серым кречетом... Понесёшь на крыльях обиду мою, ибо властвовать в Новгороде по праву надлежало тебе... Пока ты бороздил грудью дракона морские волны, умер твой могучий дед Гостомысл, но перед смертью позвал он на престол Рюрика. Узнав об этом, сердце моё сжалось от боли: не поехала я на отцовские похороны, но тебя на поездку в Гардарику благословляю... Не отберёшь власть у Рюрика, так возьмёшь богатые земли у Ильмень-озера на другой стороне от Новгорода...»