Аспазия

В эту минуту говоривший был прерван звуками сильного голоса, заглушившего рыночный шум. Это был голос герольда, который сообщал о назначавшемся на Пниксе народном собрании, которое должно было открыться через час. Одновременно с этим на вершине Пникса появилось большое знамя, бывшее знаком предстоящего народного собрания и видимое во всем городе.

Вокруг герольда толпился народ, в толпе поднялось сильное движение. Уже с раннего утра афиняне были на ногах, и повсюду, где только собирался народ, слышались оживленные толки, воззвание герольда еще более оживило политические споры.

— Сокровище, привезенное с Делоса заключает тысячу восемьсот талантов! — кричал кто-то среди группы граждан.

— Не тысячу восемьсот, а три тысячи! — вскричал другой.

— Шесть тысяч, — возражал третий, — уверяю вас, шесть тысяч привезено с Делоса, шесть тысяч талантов чистым золотом.

— Что касается новых построек, — задумчиво сказал четвертый, — в особенности нового храма Паллады на Акрополе, то мне это нравится, что же касается жалованья солдатам и денег на зрелища…

— Что такое? Ты не хочешь, чтобы народ получил их! — послышались со всех сторон восклицания более бедных граждан.

— Я, конечно, дал бы, — отвечал говоривший, — но я хотел сказать, что это предложение не пройдет: олигархи не дадут ему пройти. Деньги для народа! Я еще раз повторяю: друзья лаконцев не согласятся на это.

— Нет! Конечно, нет!

— А я думаю, напротив, — возразил другой, — что деньги на зрелища будут легко даны, так как масса народа на Пниксе составляет большинство. Что же касается построек и, в частности, нового храма Афины Паллады…

— Что такое? — с жаром перебили многие говорившего, — ты не желаешь, чтобы мы строили его?

— Конечно, нет. Я не это хотел сказать, но я думаю что…

— Погодите, — перебил кто-то, — послушаем Перикла.

— Да, послушаем сначала Перикла, раздалось со всех сторон. Только колбасник Памфил презрительно сказал:

— Перикл и вечно Перикл… Неужели мы всегда должны слушать его?

— Почему же нет? — отвечали ему.

— Перикл умен.

— Перикл желает только добра.

— Периклу афиняне обязаны множеством праздников.

— Перикл — единственный человек в Афинах, о котором его сограждане не могут сказать ничего дурного.

— Как, — вскричал новый голос, — ничего дурного! Разве старые люди не говорят, что в чертах его лица есть некоторое сходство с Писистратом-тираном?

— Да, это правда, — согласился Памфил. — Кроме того, у него, что не всем известно, голова луковицей.

— Что такое, голова луковицей! — вскричали все окружающие.

— Да, луковицей, — повторил Памфил. Знайте, — таинственно продолжал он, — что у красивого и стройного Перикла на верхушке черепа есть маленький торчащий хохолок на возвышении, что делает его голову похожей на луковицу.

— Что за глупости! — кричали многие. — Видел ли кто-нибудь то, о чем ты говоришь?

— Никто! — с жаром продолжал Памфил, — никто не видел этого, конечно! Да и как можно бы это увидеть? На войне он носил шлем и даже в мирное время, где только возможно, покрывает себе голову этим шлемом, если же этого нельзя, он старается как-нибудь иначе скрыть свой недостаток, например: на ораторских подмостках он надевает себе на голову миртовый венок оратора, а в обыкновенное время выходит на улицу в широкополой фессалийской шляпе. Таким образом, правда, никто не мог хорошенько рассмотреть голову Перикла, но то самое обстоятельство, что ее никто не видел, заставляет подозревать, что у него голова луковицей, так как если бы этого не было, то какую причину мог бы иметь Перикл, так тщательно закрывая ее.

— Конечно, конечно, — согласились многие из слушателей, — нет никакого сомнения, что у Перикла голова луковицей.

— Если это так, — улыбаясь, заметил один из членов партии олигархов, случайно вмешавшийся в толпу, насмешливо поглядывая искоса на бедно одетых простых людей, — если у друга народа, Перикла, голова луковицей, то он должен беречь ее из любви к своим лучшим друзьям и приверженцам, продавцам лука и тому подобного…

Некоторые засмеялись этой шутке олигарха, но в числе людей, на которых он бросил свой насмешливый взгляд, находился и продавец лент из Галимоса. Его черные глаза сверкнули, он сжал кулак и уже готов был ответить резким словом олигарху, но в эту минуту к группе приблизился человек, несший свои покупки в поле плаща.

— Поди сюда, Фидипид! — крикнул кто-то, увидав его. — Наверно, ты много торговался, старый скупец, не правда ли?

— Конечно, — отвечал Фидипид, — за эти две рыбки с меня хотели два обола…

— И наконец ты их выторговал?..

— За один, — проворчал Фидипид, — но наверно товар ничего не стоит, так как иначе старуха не уступила бы мне его так дешево… Вечно приходится быть обманутым!

— Фидипид, — продолжал один, — ты человек, умеющий вести свой дом, но что скажешь ты в защиту расточительности Перикла, который желает, чтобы привезенное сюда сокровище Делоса было истрачено на всевозможные зрелища и большой роскошный храм Паллады в Акрополе, не имеешь ли ты сказать что-нибудь против, Фидипид?