Аспазия

— Сохрани меня от этого Афина Паллада! — вскричал Фидипид. — Да сойдут благословение всех наших богов на голову нашего великого и мудрого Перикла! Я не имею возразить ничего против. Я скажу только: мы должны иметь роскошный храм на вершине Акрополя и если бы за него пришлось отдать все сокровище…

— Как, ты скупишься у себя в собственном доме и так щедр на общественные деньги, — раздались голоса со всех сторон.

— Конечно, — возразил Фидипид, — дома не стоит того, чтобы быть щедрым, и притом, много ли мы все бываем дома? Разве дела позволяют афинянину оставаться дома: то он должен идти на рынок, то в народное собрание, то в другие собрания, то туда, то сюда, то отправиться в Пирей, то за город посмотреть свои поля и овец. Когда же, спрашиваю я, бывает дома афинский гражданин? Афинянин принадлежит общественной жизни и общественная жизнь — ему, поэтому, я всегда говорю, будьте скромны дома, но щедры и великодушны в общественной жизни, для всех. То, чем я украшаю мой собственный дом, радует меня очень недолго, и, может быть, уже мой сын и наследник растратит все, но то, что я помогу построить на вершине Акрополя, будет держаться долее, перейдет к позднейшим потомкам.

— Фидипид прав, — говорили мужчины, глядя друг на друга и кивая головами, но член партии олигархов, уже ранее позволивший себе шутки по поводу народа, снова возвысил голос.

— Все должно делаться в меру, — сказал он, — сеять надо рукой, а не прямо из мешка. Если мы не будем держаться меры, то гордое здание афинского могущества и величия падет…

— Пусть оно падет тебе на нос! — раздался гневный голос продавца лент из Галимоса, грозившего кулаком олигарху.

Все окружающие засмеялись. Фидипид продолжал:

— Посмотрите на богатейших афинян, они знают, что приобретут большую славу не постройкой себе роскошных жилищ, а сооружением кораблей для государства, содержанием хора для общественных представлений и другими подобного рода вещами, и хотя этим они поддерживают только блеск общественной жизни, но бывают случаи, что они даже разоряются на этом.

— Действительно, — снова вмешался олигарх, — так поступают богачи и часто случается, что содержа на свой счет трагический хор и кормя его всевозможными изысканными блюдами для сохранения голоса, они вдобавок еще имеют удовольствие — когда этот хор бывает побежден другим — видеть себя осмеянными. Поверьте, что подобное обыкновение чересчур размягчает афинские нравы. Не мешало бы обратить некоторое внимание на мужественных лакедемонян.

— Друг лаконцев! — раздались в кругу насмешливые восклицания.

— Да, друг лаконцев, — сказал олигарх, — и, повторяю, мы должны последовать примеру спартанцев, иначе наше благоденствие не будет долговечно, и, если мы будем продолжать оставлять бразды правления в руках бедного и голодного класса…

Продавец лент из Галимоса, услышав издали эти слова, снова сжал кулаки. Товарищи с трудом могли удержать его.

— Я видел в прошлую ночь удивительный сон, — начал один из присутствующих, — и хотел бы знать, что может он значить. Мне снилось, что меня окружает глубокая тьма, затем я увидел человека с чертами Перикла, водрузившего факел, который все увеличивался до тех пор, пока не осветил небо, как яркое солнце, тогда и все вокруг осветилось. Но громадный солнечный факел начал извлекать из земли испарения, которые становились все гуще и темнее и собирались в тучи, так что наконец факел совершенно исчез за ними и сделалось так же темно, как и прежде. Не может ли этот сон быть предзнаменованием какого-нибудь несчастья?

— Не все сны посылаются богами, — заметил один из слушателей.

— Ты ошибаешься, — вмешался олигарх, — все сны имеют значение. Меня самого спас однажды предостерегающий сон, когда я собирался сесть на корабль, который во время переезда погиб в волнах; боги не желали, чтобы я погиб таким образом…

— По всей вероятности, они желали, чтобы ты был повешен! — крикнул продавец лент из Галимоса, давая волю своему долго сдерживаемому гневу.

Олигарх бросил на говорившего мрачный взгляд, казалось, что он хочет отомстить смелому насмешнику, но, оглянувшись вокруг, он увидел лица, смеявшиеся одобрительным смехом, и так как сам насмешник подошел к нему, как-бы желая схватиться с ним, то он отступил и исчез в толпе народа, двинувшегося по дороге к Пниксу, так как наступил час собрания. Продавец лент, все еще не успокоившийся, обратился к сикионийцу, стоявшему около него.