Аспазия

Юноша, смеясь, поспешил вперед, и скоро все трое стояли на краю обрыва.

— Прислушиваясь к гармоническому шуму этих волн, — сказал Перикл, каждый раз, когда я смотрю на эти вершины, на расстилающиеся у меня под ногами горы Пелопонеса, я чувствую странное стремление: мне кажется, как будто я должен обнажить меч, мне кажется, как будто за этими горами поднимается мрачный образ Спарты и с угрозой глядит сюда…

— Взгляд государственного правителя и военного героя всегда несется вдаль, — вмешался поэт, — не лучше ли, вместо того, чтобы обращать взгляды на горы далекого Пелопонеса, наслаждаться тем, что лежит у нас перед глазами. Юноша, не увлекайся Пелопонесом и его грозными горными вершинами, обрати свой взгляд на более веселую картину, расстилающуюся у твоих ног, полюбуйся на кипящую здесь оживленную жизнь, обрати свой взор к Пирею, а оттуда на Рамнос и Марафон.

Черты лица поэта воодушевлялись по мере того, как он говорил, но более всего, казалось, его вдохновляли сверкающие глаза юноши, наконец он схватил последнего за руку и сказал:

— Но лучше всего — это моя родина, я просил бы тебя приехать ко мне, прожить несколько дней в моем деревенском доме на берегу Кефиза, я покажу тебе мои цитры и лиры, и, если тебе понравится, то мы устроим маленькое состязание в музыке и пении вроде аркадских пастухов.

Юноша улыбнулся, а Перикл, после короткого молчания, сказал:

— Я сам в скором времени привезу к тебе юного Аспазия, тем более, что в состязании в музыке и в пении вы должны иметь какого-нибудь судью.

— Юношу зовут Аспазием! — вскричал поэт, — это имя напоминает мне прекрасную милезианку, о которой я слышал в последнее время…

Юноша покраснел. Эта краска удивила поэта, он еще держал в руке руку юноши, взятую, чтобы проститься, и в эту же минуту почувствовал, уже без сомнения не в первый раз, хотя ранее, может быть, не сознавал этого, что рука юного милезийца слишком мягка, тепла и мала даже для такого молоденького мальчика, каким он казался. Одну половину тайны он прочел в яркой краске, выступившей на щеках юноши, другую — сказала ему рука… Поэт не ошибся, рука, которую он держал в своей руке, не была рукой юноши эта была рука прелестной Аспазии.

После первого свидания в доме Фидия, Перикл и милезианка снова увиделись сначала у самого Гиппоникоса, приятеля Перикла, затем стали встречаться все чаще и чаще и вскоре стали неразлучны.

Аспазия переоделась в мужской костюм и часто сопровождала своего друга под видом игрока на цитре из Милета. Таким образом пришла она с ним в этот день на Акрополь. По дороге к ним присоединился поэт, которого влекло к мнимому юноше непонятное для него самого чувство. Теперь загадка была для него разгадана, он со смущением опустил маленькую ручку, но скоро снова овладел собой и сказал с многозначительной улыбкой, обращаясь к своему другу Периклу:

— Я замечаю, что бог поэтов Аполлон расположен ко мне, он избавил меня от далекого пути в Дельфы и не только объяснил мне сон, виденный мной ночью, но заставил меня видеть сон наяву и, вместе с тем, вдруг наградил меня способностью по одному прикосновению к руке человека определять его пол, даже если бы он хотел скрыть его…

— Ты уже давно любимец богов, — возразил Перикл, — от тебя Олимпийцы не имеют никаких тайн…

— И хорошо делают, — отвечал поэт. — Я причисляю к ним также и Олимпийца Перикла…

— Что же касается твоего искусства угадывания пола милезийского игрока на цитре, — сказал Перикл, — то последний имеет право носить мужской костюм, так как обыкновенно женщины всюду бывают страдальческими существами, тогда как эта имеет чересчур деятельную и подвижную натуру и к ней нельзя приблизиться, не попав под ее влияние.

— Я сам на себе убедился в этом, — сказал поэт. — Несколькими словами она зажгла во мне божественный огонь вдохновения. Достойные удивления мудрые мысли сходят с этих прелестных губ. Как приятны мне были бы и далее такие ощущения, но солнце уже заходит за вершины Акрокоринфа, я слышу в кустах пение соловья, который напоминает мне, что пора возвращаться домой, поэтому я прощаюсь с вами и с сожалением должен удалиться. Не забудьте вашего обещания и вспоминайте обо мне в моем уединении.

— Мы не забудем твоих слов, — сказал Перикл, — да сопутствует тебе муза в твоем одиночестве. Среди соревнования всех искусств, трагическая поэзия также должна достигнуть своего апогея. Дай нам скорее насладиться новым плодом твоего вдохновения.

— Я надеюсь, что твои слова исполнятся, — отвечал поэт, — если надо мной будет витать дух этого игрока на цитре, которым я очарован, хотя не слышал еще ни одного звука его инструмента. Как кажется, он избирает сердца государственных людей и поэтов, чтобы играть на них свои мелодии.

Так говорил поэт с высоким лбом и ясными, воодушевленными глазами. Он пожал руку другу, поклонился переодетой милезианке, затем, повернувшись, стал медленно спускаться с Акрополя, постоянно оборачиваясь.

— Не бойся, что этот человек узнал нашу тайну, — сказал Перикл Аспазии.

— Я тоже самое хотела сказать тебе, — улыбаясь, возразила Аспазия.