Аспазия

Пройдя немного далее, путники увидели стоящего посередине дороги молодого человека, погруженного в глубокую задумчивость. Казалось, он забыл весь окружавший его мир или потерял его из-под ног и думал о том, где бы найти новый. У него были странные, нельзя сказать, чтобы неприятные, черты лица, тогда как взгляд был устремлен в землю.

— Это один из моих учеников, — сказал Фидий, обращаясь к своему спутнику, ударив по плечу задумчивого, чтобы обратить на себя его внимание, — хороший, но удивительный юноша, один день он работает усердно, а на следующий день исчезает неизвестно куда. Стоять таким образом, погруженным в задумчивость, его обычная привычка.

Недалеко от Задумчивого полулежал на земле нищий калека с неприятным выражением лица.

Сострадательный Перикл бросил ему монету, но лицо нищего приняло еще более неприятное выражение и, казалось, он пробормотал сквозь зубы какую-то брань.

Когда путники прошли около половины дороги, перед их взорами появился городской Акрополь и изображение Афины Паллады ярко засверкало в лучах вечернего солнца. Ясно видна была ее покрытая шлемом голова, поднятое копье и большой щит, на который опиралась она левой рукой. На скате горы сверкала ослепительным блеском золотая голова Горгоны, помещенная туда одним богатым афинянином.

С этой минуты удивительная перемена произошла на лице скульптора, казалось, что он поменялся ролями со своим спутником. По дороге из города в гавань он шел в возбужденном состоянии, со сверкающими глазами, тогда как его спутник шел молча и серьезно, почти безучастно глядя вокруг себя, теперь же, при возвращении, скульптор шел ускоренными шагами, не спуская сверкающего взгляда с Акрополя, тогда как его спутник лениво следовал за ним. Казалось, что изображение его богини странно возбуждало Фидия после того, что он видел в Пирее.

Там он видел перед собой полезное.

Шум гавани, торговое движение как будто подавляли его артистическую душу, он умел ценить все это, но оно мешало ему в стремлении к неосуществленному идеалу, которым была полна его душа. Теперь, когда перед ним появился Акрополь, он, казалось, весь преобразился и с таким выражением глядел на сверкающую вершину горы, что Перикл уже хотел спросить о причине этого удивительного внимания.

— Отец, — сказал в эту минуту мальчик, шедший впереди них, обращаясь к своему спутнику, пожилому человеку, и внимательно глядя своими черными глазами на сверкающую вершину Акрополя, — отец, у нас одних есть защищающая город богиня Паллада или она есть и у других людей?

— Родосцы, — отвечал отец мальчику, — также хотели поставить ее у себя в городе, но это им не удалось.

— Разве Афина Паллада рассердилась на них? — продолжал мальчик.

— Афиняне и родосцы, — отвечал отец, — в одно время желали приобрести расположение богини. Как те, так и другие и устроили у себя в городе жертвоприношения, чтобы приобрести расположение Паллады. Но родосцы оказались забывчивыми, они пришли на вершину своей горы и хотели принести жертву, но оказалось, что у них нет огня. Тогда они принесли холодную жертву, тогда как у предусмотрительных афинян жертвенный дым весело поднимался с вершины Акрополя. Вследствие этого Афина Паллада отдала предпочтение Афинянам, но родосцы обратились к Зевсу и он, чтобы вознаградить их, послал с неба золотой дождь, покрывший их улицы и дома. Родосцы обрадовались и поставили вместо Паллады изображение бога богатства Плутона.

Этот разговор услышали Перикл и Фидий, которые шли вслед за ними. Фидий слегка улыбнулся и, помолчав немного, обратился к своему спутнику:

— Перикл, мне кажется, что времена изменились и мы скоро будем поступать, как родосцы. Не думаешь ли и ты поставить на вершине Акрополя Плутона?

— Не бойся, — улыбаясь, возразил Перикл, — до тех пор пока море омывает берега Аттики, изображение твоей богини будет возвышаться над Афинами.

— Да, но под ним только развалины храма, — возразил Фидий, — в том виде, в каком оставили их победители Персы, прикажи снова воздвигнуть колонны и башни, так как до сих пор вы только строите внизу, в Пирее, то, что разрушили Персы, а наверху…

В это мгновение человек, говоривший с мальчиком, обернулся, услышав за спиной голоса, и узнал Перикла. Последний дружески ответил на его поклон, так как знал его с давнего времени и даже останавливался у него, когда тот жил в Сиракузах.

— Твой разговор с сынишкой Лидием, любезный Кефал, — сказал Перикл, дал повод нашему Фидию сделать мне горячий выговор.

— Как так? — спросил Кефал.

— Мы идем из Пирея и уже там, мой друг, любимец Афины Паллады, был почти обижен, он может жить только среди божественных образов, он ненавидит длинные стены, большие склады, мешки товаров, бочки. Шум маклеров Пирея раздражает его уши. Войдя в старый город, он с облегченным сердцем отряхнет с ног прах, приставший к ним в гавани. Но скажи, продолжал он, обращаясь к скульптору, — почему ты так странно и задумчиво глядишь на вершину Акрополя? Или тебя так волнует вид твоей богини, вооруженной копьем и мечом?