Аспазия

Приехав со своей родины в Мегару, я очутилась одна, не зная что делать. Пожилой капитан корабля, привезший меня в Мегару, пригласил к себе в дом, обещая через несколько дней отправить в Афины. Я приняла его приглашение, он же со дня на день откладывал приготовления к отъезду. Наконец, я заметила, что он имеет намерение удержать меня навсегда в доме. Вскоре я увидела, что вместе с отцом, подрастающий сын также влюбился в меня, и удерживаемая в доме, как пленница, я, на мое мучение, была предметом преследования двоих влюбленных. Эти глупцы воображали, что я из-за них убежала от персидского царя! Когда они увидели, что я желаю разорвать сети, которыми меня опутали, то гнев обоих разразился. Жена капитана глядела на меня с ненавистью и мучила своей ревностью, так что я очутилась в окружении бешеных и угрожающих фурий. Жене пришло в голову выставить меня мегарцам, как чужестранную соблазнительницу, как нарушительницу семейного мира, и, так как оба мужчины были раздражены моим нежеланием остаться, то они не только не мешали, но из мести поддерживали ее. Труд их увенчался успехом. Я была окружена людьми дорийского происхождения, но ненавидящими ионийцев и стремящимися во что бы то ни стало, вблизи могущественных Афин, строго сохранять свои спартанские нравы и обычаи. На мои настойчивые требования они, наконец, согласились спокойно отпустить меня. К моим услугам предоставлен был мул для вещей и носилки для меня и моей рабыни, но когда я вышла из дома мегарца, я увидела собравшуюся на улице толпу раздраженного народа, встретившего меня насмешками и бранью. Мегарцам было достаточно узнать, что я милезианка, чтобы ненавидеть и преследовать со слепой яростью. Не знаю, какое мужество, какая гордость воодушевили меня, но только, услышав угрозы и брань дорийцев, я, высоко подняв голову, вошла в толпу, сопровождаемая дрожащей рабыней. Поначалу толпа немного расступилась, но потом люди зашевелились, и я очутилась в толпе бранивших и позоривших меня. Некоторые с угрозами хватали меня за руки и платье. В эту минуту на дороге появился запряженный лошадьми экипаж, в экипаже сидел человек с добродушным лицом. Он ехал в окружении рабов. Увидав меня среди окружающей толпы, уже поднимавшей меня на руки, этот человек остановил экипаж и приказал своим рабам освободить меня, через мгновение я уже сидела в экипаже, навсегда оставив проклятую Мегару.

— Теперь я понимаю, Аспазия, — заметил Перикл, — почему ты, всегда такая сдержанная, приходишь в негодование при одном упоминании о дорийцах.

— Да, — отвечала Аспазия, — с того дня я поклялась в вечной ненависти Мегаре и всем дорийцам.

— Человек, спасший тебя, — снова сказал Перикл, — без сомнения, был не кто иной как Гиппоникос?

— Да, это был он.

— В Милете ты изучила роскошный расцвет ионийской жизни, а в Мегаре познакомилась с резкостью дорийцев, — заметил Перикл, — приехав же в Афины, я надеюсь, ты чувствуешь себя прекрасно и счастливо?

— Для меня было счастливым то обстоятельство, — отвечала Аспазия, что сейчас же по приезде в Афины, я случайно узнала место, в котором афинский дух достигает своего высшего развития: я говорю о мастерской Фидия.

— И там, — прибавил Перикл, — там нашла ты людей, которых не доставало тебе при персидском дворе, людей подвижных, впечатлительных, на которых ты могла иметь влияние, там встретила ты горячего Алкаменеса…

— И задумчивого сына Софроника, — добавила Аспазия, — и обоим я старалась дать то, в чем они нуждались: скульптору я показала, что он может научиться не только от одного Фидия, что же касается Сократа, то мне удалось отчасти направить его на истинный путь. Но мне еще недоставало человека, которому я могла бы отдать не только то и другое, но все мое существо, мое собственное я. Наконец, я нашла его и с этой минуты еще более приблизилась к очагу, из которого сыплются искры эллинского ума и жизни.

— Где же это? — спросил Перикл.

— В сердце супруга избивательницы павлинов, Телезиппы, — смеясь, ответила Аспазия, опуская свою прелестную головку на грудь Перикла. Он наклонился к ней с поцелуем:

— Многие искры эллинского ума спали бы непробудным сном в этой груди, Аспазия, если бы к ней никогда не прикасалась твоя прелестная головка.

Так незаметно шел день для счастливой пары в саду Софокла.

Сумерки уже наступили. Между деревьями почти совсем стемнело. Послышалось пение соловья. Тогда опять появился поэт.

Он снова повел их в прелестный садовый домик, из которого навстречу им вышла, улыбаясь, подруга Софокла Филания. Перикл и Аспазия были приятно поражены. Филания была маленькая, прелестно сложенная женщина. У нее были самые черные глаза и самые черные вьющиеся волосы, какие когда-либо существовали на свете.

Аспазия поблагодарила поэта за приятную неожиданность и поцеловала Филанию в лоб. Затем все весело приступили к угощению, в конце которого Софокл прочел своим гостям обещанный похвальный гимн в честь Эрота.