Аспазия

— В таком случае понятно, — вскричал Сократ, — то, что говорят о слепоте любви, о завязанных глазах Эрота! Если я хорошо понял тебя, Анаксагор, то Эрот никто иной, как разум с завязанными глазами…

— Понимай это так, если тебе нравится, — сказал Анаксагор.

— Но посмотри, Анаксагор, — продолжал Сократ, — как ты меня и вот этого юношу, потомка милезийца Аксиоха, отвлек от предмета нашего разговора в области высшей мудрости, так как я и этот юноша, разговаривая, имели в виду совсем другой род любви, чем тот, о котором ты заговорил с нами. Мы спрашивали тебя, и мне кажется этот вопрос заслуживает внимания: какова собственно сущность и цель чувства, по милости которого мужчина или женщина любит именно ту женщину или того мужчину, а не другого?

— Чувство этого рода, — отвечал Анаксагор, — через которое мужчина к женщине, но не к женщине вообще, а к определенной женщине в частности, чувствует страстное стремление, есть род болезни души, и как таковой заслуживает сожаления, так как страстная склонность, будучи не удовлетворена, ведет к отчаянию и горю и даже тогда, когда имеет надежду быть удовлетворенной или действительно бывает отчасти удовлетворена, ставит человека, охваченного ею, в зависимости от любимого существа, так как все, к чему мы привязываемся такого рода страстью, может быть у нас снова отнято, и эта потеря причиняет нам невыносимые муки.

Такая болезненная любовная страсть изменяет человека, наполняет его постоянным страхом и ревностью, делает смелейшего — трусом, сильнейшего слабым, благороднейшего человека — равнодушным к чести и позору и самого расчетливого — расточительным. Он восстанавливает людей друг против друга, бывает источником несчастья для целых народов и городов. Так из-за одной женщины, греки в течение многих годов проливали кровь своих лучших сынов.

Едва успел Анаксагор окончить свою речь, как Перикл, разговаривая с несколькими спутниками, в свою очередь вошел в залу. Он увидал Анаксагора, разговаривающего с Сократом, узнал переодетую Аспазию и бросил на нее удивленный и вопросительный взгляд, на который она отвечала непринужденной улыбкой.

Перикл остановился и, так как он услыхал только последние слова Анаксагора, то, здороваясь с ним, спросил о чем идет разговор.

— Пусть объяснит тебе это, — сказал с лукавой улыбкой Сократ, — вот этот юноша, сын милезийца Аксиоха, так как он виноват в том, что Анаксагор был вынужден остановиться здесь и отвечать на несколько моих вопросов.

— Речь мудрого Анаксагора, — сказала Аспазия, — была ответом на вопрос Сократа: что такое любовь?

— И что же он отвечал? Что такое любовь? — спросил Перикл.

— Он сказал, — отвечала Аспазия, — если понимать не только буквально его слова, но и то, что под ними скрывается, что любовь, как ни была бы она сильна и страстна, всегда должна остаться только предметом развлечения, но никогда не должна переходить в болезненную мечтательность или в тиранию, тем более в истачивающую сердце ревность…

— Он сказал, — вмешался Сократ с многозначительной улыбкой, — что если кто-нибудь дорогого ему юношу или красавицу, которую он любит, увидит с другим красивым или уродливым человеком, он не должен считать необходимым нахмурить свои олимпийские брови или собрать греческий флот в Авлиде, чтобы в дикой ярости уничтожить народы и города…

Перикл улыбнулся. Он находил фигуру Силена Сократа почти забавной и смешной рядом со сверкающей прелестью сидевшей рядом переодетой Аспазии. В первую минуту он, правда, был удивлен, найдя здесь Аспазию, и его олимпийские брови действительно нахмурились, но теперь он уже стыдился этого первого движения. Он не сомневался в намерении своей прелестной подруги осмотреть его любимое произведение, но он считал нужным напомнить ей, хоть не прямым путем, что близка минута, когда ей следует удалиться: он заметил, что гимнастические упражнения скоро должны начаться. Затем прибавил, что он считал долгом чести быть здесь сегодня, так как его два сына Ксантипп и Паралос, точно так же как и воспитанник Алкивиад, в первый раз примут участие в публичном состязании мальчиков в гимназии, так как маленького Алкивиада невозможно было удерживать долее, до такой степени он желал поскорее отличиться в Лицее в состязании со своими сверстниками.

Анаксагор и его спутники с живым участием выслушали это известие и присоединились к Периклу, чтобы быть свидетелями борьбы маленького Алкивиада, о котором афиняне, как ни был он молод, уже начинали говорить.

Аспазия также поднялась вместе с Сократом как бы для того, чтобы последовать за другими, и потихоньку попросила вывести ее из Лицея, но задумчивый ученик Фидия, выйдя с переодетой красавицей из толпы, шел рядом, погруженный в свои мысли, и привел ее вместо выхода из здания, в отдельную, совершенно пустую залу, вдали от места, где должны были происходить упражнения мальчиков и юношей. Его ум был занят словами Анаксагора относительно того, что такое страсть и любовь. Слова мудреца глубоко проникли ему в душу.