Аспазия

Полная луна, освещавшая вершины гор, напоминала им огонь, некогда зажженный на этих вершинах, на одной за другой, чтобы дать знать о победе эллинов над Илионом и донести это известие до города Агамемнона, где дикая Клитемнестра, вместе с Эгистом, ожидали возвращения победителя, готовя ему тайную смерть. И среди этих опустевших развалин города, лежавших перед ними в гробовом молчании, было осуществлено это убийство. Эти стены заглушили предсмертное хрипение возвратившегося домой повелителя народов…

Перикл и Аспазия шли по обрывистому краю городского холма со множеством выступающих и вдающихся углов и дошли до знаменитых Львиных ворот города Атридов. Через эти же ворота вошли они в город и стояли перед стенами дворца, в котором жили Атриды, но теперь только развалины указывали им, где помещались царские покои.

Они продолжали прогулку и на склоне горы увидели перед собой еще неразрушенное, круглое здание, служившее в одно и тоже время казнохранилищем и склепом для Пелопидов.

Когда Перикл с Аспазией приблизились к этому зданию, они были испуганы громадной человеческой фигурой, лежавшей у ворот и полуприподнявшейся при приближении посторонних. Этот человек напоминал фигуры героев Гомера, вооружившихся обломками скал, которые позднейшие потомки не могли приподнять с земли.

Перикл заговорил с ним и заметил после нескольких слов, что имеет дело с одним из множества бродящих в горах Аргоса нищих. Он был одет в жалкие лохмотья, его смуглое лицо загорело от ветра и непогоды: такой, может быть, вид имел много вытерпевший Одиссей, когда после кораблекрушения был, наконец, выброшен на берег.

Старый седой нищий говорил, что он хранит сокровища Атрея и что без его позволения, никто не должен приближаться к дверям сокровищницы. Он начал говорить о неслыханных богатствах, до сих пор еще скрывающихся в тайниках этой сокровищницы, которые сделают нашедшего их богатейшим смертным, предводителем и царем всей Эллады, наследником и приемником Агамемнона.

– Конечно, в древние времена, – смеясь сказал Перикл Аспазии, Микены славились, как богатейший эллинский город, но я думаю, что микенское золото давно перешло в Афины и нам нечего его искать, тем не менее этот горный склеп Атридов непреодолимо влечет меня. Веди нас, сегодня же, в сокровищницу, которую ты охраняешь, – продолжал он, обращаясь к нищему. – Мы – афиняне, и приехали в горы Аргоса, чтобы почтить прах божественных Атридов.

Затем он приказал нескольким рабам зажечь факелы.

Нищий, на которого обращение Перикла, видимо, произвело впечатление, молча изъявил готовность быть проводником. Сильной рукой он отодвинул громадный камень, лежавший перед входом и совершенно загромождавший его. Но нелегко было пробраться через развалины под глубоко спускавшиеся в землю своды.

Через большие двери Перикл и Аспазия вошли в высокое мрачное круглое, со сводами, помещение, стены которого были возведены совсем особенным образом: камни были положены все уменьшающимися кругами и сходились наверху в круглый свод. Они нашли следы прежней бронзовой обивки стен, любимого украшения тех времен, о которой говорил сам Гомер: «как должны были сверкать такие стены при свете факелов!» но бронзовая обивка, по большей части, была отодрана и каменные стены оставлены непокрытыми.

Из этой круглой комнаты Перикл и Аспазия через узкую дверцу прошли в комнату, высеченную в скале и представлявшую многоугольник.

– Смелая мысль, – сказал Перикл, – была проникнуть под этот каменный свод, посещаемый тенями прошлого.

Аспазия слегка вздрогнула, но почти сейчас же улыбнулась и ей пришла в голову мысль провести ночь в тысячелетнем склепе Пелопидов, отдохнуть над прахом Атрея и Агамемнона.

Против этого было сделано много возражений, но, наконец, приступили к исполнению этой смелой мысли: на каменном полу маленькой пещеры были разостланы ковры и на них приготовлены постели; в круглой большой комнате расположился нищий, рабы поместились у внутреннего входа.

Наконец Перикл и Аспазия остались одни во внушающем страх высеченном в скале покое. Свет факела, укрепленного в землю, мрачно отражался от сплошных каменных стен; вокруг царствовало молчание смерти, истинное молчание склепа.

– В эту ночь, – сказал Перикл, – здесь, мысль о смерти и уничтожении является передо мной, как бы в живом образе, в своем титаническом могуществе. Как нежно, изменчиво кажется все живое, и как грубо и прочно, несмотря на руку времени, кажется нам то, что мы называем бездушным; Атрей и Агамемнон давно исчезли и мы, может быть, вдыхаем в себя невидимые атомы их праха, но эти мертвые стены, воздвигнутые теми людьми, окружают нас еще сегодня и, может быть, будут существовать еще и тогда, когда другие будут вдыхать в себя атомы нашего тысячелетнего праха.